Я лежу в его объятиях и цепляюсь за него обеими руками. По лицу катятся слезы. Безымянный в последний раз прикусывает мою губу, отстраняется и смотрит на меня так, будто пережил всю эту боль вместе со мною.

– Кто ты такой? – успеваю спросить я, пока вкус его поцелуев еще держится на губах, – хотя, конечно, этот вопрос следовало задать гораздо раньше.

– Одни называют меня дьяволом, другие – демоном перекрестков. И все думают, что я – само зло. – Он смотрит мне в лицо, и его голубые глаза, как ни странно, кажутся совсем человеческими. – Я – Сборщик душ.

Я высвобождаюсь из его объятий, с трудом переводя дух. Больше всего мне сейчас хочется вскочить и бежать без оглядки.

– Так ты крадешь у людей души?

Безымянный поднимается и идет прочь. Но прежде чем раствориться в тени деревьев, он замедляет шаг и, не обернувшись, отвечает:

– Красть не приходится. Люди все отдают сами.

Когда я вернулась домой: вся в грязи и саже, у подъезда уже ждала машина. Шофер Кастилло не дал мне даже переодеться. Он доставил меня прямиком к «Макиавелли», высадил из машины и подтолкнул к задней двери.

Кастилло сидит за столиком в дальнем зале, возится с какими-то документами и курит сигару. Уилл устроился у барной стойки и вертит в руках стакан. Его темные волосы вьются над воротом рубашки, которая, кажется, стоит больше, чем Джимми тратил на еду за месяц, когда мы были детьми.

«Но мы уже не дети».

При виде меня Кастилло встает и хлопает в ладоши, так и не выпустив сигары из толстых пальцев.

– Ну ты даешь! Сожгла его заживо!

Все хохочут, кроме Уилла, которому я не знаю, как теперь смогу посмотреть в глаза. Желудок снова бунтует. Кастилло неторопливо собирает со стола бумаги и складывает в коричневую папку. Очень знакомую папку…

Да это же мое личное дело!

Кастилло бросает папку на стол, и та раскрывается прямо на моей фотографии в униформе.

– Никогда бы не подумал, что копы на такое способны!

Стул Уилла с грохотом падает на пол, но я не оборачиваюсь.

Один из подручных Кастилло тяжело опускает мне руку на плечо, а второй рукой извлекает у меня из-под куртки пистолет.

Кастилло подает знак кому-то у меня спиной.

– В подвал обоих. Я хочу знать, с кем они уже успели поболтать.

Я оглядываюсь на Уилла. Его уже пригнули к барной стойке, заломив руки за спину и повернув голову так, чтобы Кастилло видел его лицо.

– Он здесь ни при чем, – говорю я.

Кастилло подходит и грубо хватает меня за подбородок.

– Думаешь, ты одна тут такая умная? Я прекрасно знаю, что вы оба жили у этого чокнутого Джимми Роллинза.

Я снова бросаю взгляд на Уилла.

– Мы не виделись с самого детства.

Кастилло отталкивает меня и кивает своим громилам. Те хватают нас и тащат в подвал. Там штабелями стоят банки с оливковым маслом и помидорами, а напротив – два металлических стула, привинченных к полу. Люди Кастилло привязывают нас за ноги к ножкам стульев, связывают нам руки за спиной и уходят, заперев за собой дверь.

Уилл смотрит на меня во все глаза: его так и распирают вопросы.

– Почему ты не сказала мне, что ты – коп?

Смешно, право слово!

– Ты же работаешь на него! Если бы я тебе сказала, как бы ты поступил?

– Я бы никогда не сделал тебе ничего плохого.

Он произносит это так, что я понимаю: это чистая правда. Передо мной по-прежнему тот мальчик, которого я любила больше всех на свете.

И которого я бросила.

Я хочу сказать ему, что не переставала думать о нем никогда, но слова застревают в горле.

– Как же так получилось, что ты стал работать на Кастилло?

Уилл опускает глаза:

– После того что случилось, мне пришлось забрать Коннора. Надо было зарабатывать, а для семнадцатилетнего недоучки выбор не так-то богат.

Дверь снова скрежещет по бетону, и в подвал входит Кастилло. Пиджака на нем уже нет, рукава дорогой рубашки закатаны по локоть. Он хватает Уилла за горло, и я вижу, как напрягаются сухожилия у него на руке.

– Какая печальная история, Уильям! Ты уже рассказал ей, как я прятал тебя от копов, когда всплыло, что кто-то зарезал этот кусок дерьма, которого ты называл опекуном?

Уилл дергается, задыхаясь.

– Рассказал ей, как я дал тебе работу, чтобы твой братик смог закончить школу?

Кастилло сжимает пальцы сильнее, и лицо Уилла заливает бледность.

– Прекрати это! – кричу я. – Говорю тебе, он тут ни при чем!

Кастилло отпускает его, и Уилл судорожно хватает воздух ртом. Несколько секунд Кастилло смотрит на него с отвращением, а потом толкает в грудь:

– Я думал, что научил тебя верности.

Стул опрокидывается, и Уилл, ударившись головой о бетонный пол, обмякает в своих путах.

Кастилло подходит к моему стулу и с садистской улыбкой произносит:

– Сейчас ты мне расскажешь, кому ты докладывала и сколько в точности они знают. Или так, или отправишься на квартиру и будешь ублажать каждого торчка в Треугольнике, который на тебя позарится.

Краем глаза я замечаю в углу подвала какое-то движение.

Сборщик душ без единого звука выступает из теней и останавливается в паре шагов за спиной Кастилло. Его глаза ловят мой взгляд и беззвучно задают все тот же вопрос, на который я уже дважды ответила «да».

– Я дам тебе все, что захочешь, – говорю я.

Кастилло думает, что я отвечаю ему.

– Еще бы! – фыркает он.

Сборщик душ смотрит мне в глаза:

– Ты должна сказать это сама.

Кастилло рывком разворачивается:

– Какого черта?..

– Я отдам тебе душу! – выкрикиваю я. – Она твоя!

Кастилло тянется за пистолетом, но Сборщик душ действует быстрее. Он протягивает руку, и та входит в грудную клетку Кастилло, как нож – в масло. Кастилло валится на пол.

Сборщик душ подходит ко мне, держа в руке сердце Кастилло, и бросает взгляд на труп.

– Пока что мне хватит этой.

Он наклоняется и целует меня, обхватив ладонями за щеки. Кровь Кастилло стекает с его руки мне за шиворот.

– Через год я вернусь и взыщу долг. Будь готова, Петра.

Той ночью мы с Уиллом исчезаем бесследно. Мы уходим вместе – так, как должны были уйти много лет назад. Мы оставляем свои пистолеты и все свои сожаления в прошлой жизни и начинаем с чистого листа. У нас нет ничего, кроме друг друга. Мы не говорим о том, что случилось в подвале, и я не рассказываю ему о нашем спасителе. Я стараюсь забыть о Сборщике душ и молюсь, чтобы и он позабыл обо мне, занявшись другими должниками. Так проходит месяц за месяцем, и память о нем действительно начинает блекнуть: Сборщик душ превращается в смутный, ускользающий сон.