Продвинуться дальше в разговоре ей так и не удалось, потому что как раз в этот момент, примерно в километре от нее, раздался оглушительный взрыв. Все солдаты замерли, глядя, в небо поднимаются огромный огненный шар и столб бушующего дыма, очевидно, это был топливный поезд.

Офицер был в ярости:

– Вы нас сбили с толку, и вы, фройляйн, тоже часть этой группы!

Он грубо тянул ее к дороге, до боли сжимая руку. Тащил он ее к своей машине. Ингрид кинула взгляд на автомобиль Генриха и водителя, тот ошарашенно смотрел в ответ.

– Вы просто не понимаете, – снова огрызнулась она. – Мой жених придет в ярость, когда узнает, как вы со мной поступили.

– А высшее командование будет еще в большей ярости, когда узнает, как ты взорвала наш поезд с горючим, – свирепо ответил он, швырнув ее в машину и захлопнув дверцу.

Под вечер они вернулись в Амстердам, и она с ужасом поняла, что они везут ее туда, где содержатся заключенные: холодное, жалкое каменное здание, где темно и пахнет плесенью. Генрих будет в ярости, подумала она.

Они провели ее по бесконечному коридору, где не было ничего теплого, кроме серого света, отраженного от синей меловой стены, и это свечение делало проход особенно жутким.

Затем они бросили ее в темную камеру. Запах мочи и сырости внутри заставил ее вздрогнуть.

– Ты сильно пожалеешь об этом, – бросила она охраннику, когда он захлопнул дверь и запер ее снаружи.

Когда Ханна возвращалась домой, раннее облегчение сменилось осознанием чего-то, о чем она раньше не думала, чего-то, что упорно даже не приходило ей в голову до сих пор. Кто будет ехать в поезде? Машинист? Другие железнодорожники или солдаты? Когда она завершала миссию, она даже не думала о последствиях своих действий, только о необходимости и своем желании помочь родной стране. Теперь ее поразила мысль, что где-то там кто-то умрет. Кто-то, у кого возможно были дети и родители. И она помогла их убить.

Ее почти захлестнуло глубокое осознание собственной вины. Она ощутила всю тяжесть и пыталась представить, как чувствуют себя солдаты в бою, ежедневно сталкиваясь с потерями и этой самой виной. Было что-то настолько неправильное в этой войне, что-то настолько кошмарное и разрушающее душу, что она никогда не задумывалась об этом, пока бессмысленная потеря жизни не раздавила ее. С одной стороны, тебя калечат, с другой стороны, это ты – виновник всего этого. В этой страшной реальности не было победителей.

Убирая велосипед в мастерскую, она могла бы поклясться, что где-то далеко слышала взрыв, хотя, может, он прогремел только в ее воображении. Когда она собиралась закрыть дверь, кто-то в темноте схватил ее за руку. Опередив ее, человек быстро вышел из тени. Это был Хенри.

– Ханна, есть разговор.

* * *

Как только Йозеф увидел бегущих по его улице солдат, он понял, дело плохо. Получив несколько скудных пайков, он возвращался домой, когда они промчались мимо по его маршруту к дому.

Должно быть, пришли за Майклом. Кто-то увидел, услышал, сообщил о чем-то странном. Ничем другим это не объяснить. Он бежал, ломая голову, силясь понять, где и когда он был так беспечен.

Когда они забарабанили в дверь, он, запыхавшийся, добрался до придомовой дорожки. Пробравшись через плотную толпу солдат, он добрался до двери, чтобы увидеть, как те врываются внутрь. Волна серых мундиров наводнила его дом, как термитами. В этот раз обыск отличался от того раза, когда к нему пришел Майкл. Они метались из комнаты в комнату, вытаскивая ящики, срывая занавески и разбивая вещи. Он был поражен. На его глазах ваза матери разлетелась на куски, она выпала из рук солдата, словно ненужный мусор. Охваченный безумием, он огляделся, решая, что можно спасти. Но осознал, что его единственная ценность спрятана на чердаке.

Вдруг сзади его окликнул строгий голос:

– Это ли не профессор Хельд.

Йозеф обернулся и посмотрел врагу в лицо. Со всей устрашающим пафосом, который передавали его рост и униформа, к нему приближался Генрих фон Штраус. Перед ним стоял вселяющий страх нацист, его глаза пылали такой ненавистью и гневом, и он разительно отличался от того человека, кого ему представляли раньше. И к своему ужасу, Йозеф осознал, что никогда по-настоящему не знал этого человека.

– За что? – единственное слово, которое смог пробормотать Йозеф.

Генрих зло выпалил:

– Ты знаешь, за что! Потому что ты предатель!

Слова хлестнули по нему пощечиной. Генрих знал о Майкле. Ничем другим это не объяснить. Он даже не пытался защититься, и увидев группу бегущих по лестнице солдат, моментально понял, это конец. Больше не имело смысла изображать невиновность. Но он хотел увидеть Майкла в последний раз.

Услышав топот солдатских ног, поднимавшихся на чердак, он взбежал по лестнице к лестничной площадке, и на мгновение замер, парализованный разрухой в своем доме. Онемел, застыл. Ящики комода лежали в спальне словно сломанные спички, и он слышал, как одно из его зеркал разбилось на миллион осколков. Ему не верилось. После всего, что они сделали, после всего, через что они прошли, все закончится вот так. Когда победа союзников в Голландии была так близко.

Спустя секунды, когда они вошли на чердак, солдат крикнул Генриху:

– Здесь, здесь кто-то есть!

Йозеф внезапно отыскал в себе силы идти. В его мыслях всплыло перепуганное лицо мефрау Эпштейн, и он решил, что в этот раз он будет бороться. Они заберут Майкла только через его труп. Он продрался через солдат на лестничной площадке и поднялся по лестнице на чердак, готовый к битве. Но к тому, что его там ожидало, он не был готов.

Пока он стоял и смотрел, разинув рот, на чердак поднялся Генрих и встал позади него.

– Что этот человек здесь делает? – проорал Генрих.

Йозеф потерял дар речи. Он рыскал глазами по чердаку, пытаясь понять, что происходит. Он был в полной растерянности.

– Я задал тебе вопрос, что этот человек здесь делает! – гаркнул он гневно.

Но послышался голос Ханны:

– Я делаю уборку. Я думала, это очевидно.

Йозеф пытался разобраться, что происходит. Майкл исчез, на чердаке не осталось никаких следов его присутствия, а Ханна стояла посреди комнаты с тряпкой в руке. Полчаса назад, когда Йозеф вышел из дома, Майкл был здесь. Вся жизнь Майкла была здесь. Теперь чердак был пуст, словно его там никогда не было.

– Это правда? – рявкнул Генрих

– Разумеется, правда, – подтвердил Йозеф без колебаний, хотя все его тело трясло от шока и облегчения.

Генрих приказал продолжать обыск, пока он спускался по лестнице.

Йозеф уставился на Ханну, она слегка кивнула ему в ответ, давая понять, что все в порядке. Он силился скрыть волны облегчения, омывающие его тело.