— Да, но… — слуга незаметно для Мастариона похлопал по-своему кошелю, подвешенному к поясу. — Позволю тебе напомнить, — продолжил он шёпотом, наклоняясь к уху рапсода, — что в прошлый раз ты мне задолжал некую сумму…

— Ты прав, ты прав, мой златокудрый. Видишь, я каюсь, мне очень стыдно, а посему наполни снова этот кратер и принеси фаршированную креветками рыбу. — Эрот бесцеремонно полез за пазуху Мастариона, достал оттуда припрятанный кошелёк и потряс им перед носом слуги. — Вот, утешься, страдалец. За всё будет уплачено в полной мере. И смотри — мой друг очень важный господин, его знает сам царь Перисад: если ты ему не угодишь, будешь собирать долги в царском эргастуле. И не забудь лепёшки и зелень! — крикнул рапсод вслед напуганному слуге, словно на крыльях понёсшемуся в поварню.

— Однако… — наконец прорвало и ошарашенного Мастариона; он тешил себя мыслью воспользоваться гостеприимством рапсода, изрядно опустошившего винные запасы его харчевни в Неаполисе в последний приезд. — Мне кажется, что… в общем, эти деньги… — Мастарион хотел развить свою мысль, но не успел.

— Спасибо! — с горячностью хлопнул его по плечу рапсод. — Я всегда в тебя верил. Ты настоящий друг. И, между прочим, брат по вере. Как и ты, я преклоняюсь перед Гелиосом, он мой бог.

— Правда? — просиял Мастарион, мигом забыв свои терзания. — Это для меня новость.

— Когда я тебе врал? — изобразил оскорблённую невинность Эрот. — Долгие дни и ночи раздумий, сомнений и колебаний наконец закончились. Братство Гелиоса — вот моё будущее, мой удел. А поэтому выпьем, Мастарион. В аид Тота и Ахурамазду, Зевса и Сераписа, Кибелу и Аримана! И да воссияет Гелиос!

— Дай я тебя расцелую, — заметно опьяневший Мастарион облобызал насмешливо ухмыляющегося рапсода. — Воистину, ты мой брат. Поди сюда! — позвал он слугу, с некоторой опаской наблюдавшего за ними в ожидании заказа, шкворчащего на противне. — Ещё вина! — потребовал гость Пантикапея. — И самого лучшего.

— Что тебя привело в Боспор? — поинтересовался Эрот, с удовольствием располагаясь на широкой скамье, покрытой толстой кошмой.

Древний эллинский обычай возлежать во время трапезы на Востоке постепенно предавался забвению. Но хозяин харчевни, обедневший потомок первопоселенцев в Таврике, выживший из ума старик, свято чтил заветы и законоуложения предков. Поэтому в его заведении, больше похожем на обычный притон поклонников Лаверны, стояли древние ложа и низкие столы с массивными столешницами, используемые завсегдатаями харчевни для игры в кости.

— М-м… — промычал Мастарион, набивая рот восхитительно пахнущей ароматическими травами антакеей. — Вж… бше…льзя… — еле проговорил он, усиленно орудуя челюстями; Эрот с трудом уловил смысл сказанного: «Там больше жить нельзя».

— Почему?

— Клок-клок-клок… — достаточно объёмистая мегарская чаша показала дно с удивительной быстротой. — У-уф… — Мастарион наконец последовал примеру рапсода и растянулся на скамье. — Царь Скилур доживает последние дни. За нас, чужаков, некому больше заступиться. Обложили данью, поборами — не продохнуть. Молодой Палак и Зальмоксис почти всё время в походах. В Неаполисе правит в их отсутствие двоюродный брат Скилура, номарх… Бешеный пёс, доложу тебе. Ненавидит всех чужеземцев лютой ненавистью. Многие ремесленники, лучшие из лучших, под разными предлогами уже бежали в Херсонес, на Боспор и в метрополию[262]. Остались только те, кто сумел кое-что скопить на заказах Скилура: вывезти эти сбережения и трудно и опасно для жизни.

— Но ты-то сумел? — как бы невзначай обронил Эрот, потянувшись за киафом, чтобы наполнить чашу гостя.

— Да, — победно улыбаясь, ответил Мастарион. — Ну, не совсем так… — спохватился он, опасливо косясь по сторонам. — Кое-что, совсем немного…

— Не прибедняйся, ты у нас известный хитрец, — польстил ему рапсод. — Коль уж тебе в своё время удалось обмануть сверхбдительных ольвийских жрецов, то варваров и подавно. Не так ли?

— Ты прав, — сделал важную мину Мастарион. — Но это мне вылилось в приличную сумму, — не удержавшись, пожаловался он.

— За всё в этой жизни приходиться платить, — философски заметил Эрот.

— Я спрятался в повозке сарматских[263] купцов, под тюками с тканями. Рёбра болят до сих пор… — поморщился Мастарион, ощупывая бока. — Скифская стража пропустила их без проверки.

— Это что-то новое, — прищурился рапсод. — С каких это пор скифы так задружили со своими извечными врагами?

— С недавних. Прошлой осенью в Неаполисе были послы царя роксолан[264] Тасия. Теперь между ним и Скилуром мир и согласие. Роксоланы даже сопровождают караваны со скифской пшеницей.

— Тревожное известие… — нахмурился Эрот. — Похоже, грядёт большая война.

— И я так думаю. Потому и бежал на Боспор. Пока варвары не захватят хору Херсонеса, сюда они не сунутся. А это не так просто.

— Не знаю, не знаю… — задумчиво произнёс рапсод. — Если к скифам присоединятся и сарматы — быть беде. Боспору этот натиск не сдержать. По моим сведениям, казна пуста, среди приближённых царя распри и разброд, вожди меотов и синдов отказываются давать пополнение в войска, а из Перисада главный стратег, как из лягушки мул.

— Неужто всё так плохо? — встревожился Мастарион. — О, лучезарный Гелиос, будь ко мне милостив! — вдруг возопил он в порыве пьяной страсти. — Если и здесь я не найду покоя, то мне, вечному скитальцу без рода и племени, один путь — в аид.

— Успокойся, — рассмеялся Эрот, глядя на пустившего слезу приятеля. — Поверь — жизнь прекрасна. Даже такая. Пей, ешь, веселись, пока мойры не вспомнили о твоём существовании. Да, в этом мире всё скучно и постыло, но главная мудрость и состоит в том, чтобы не замечать этого. В противном случае душа твоя истлеет от терзаний, и ты будешь мёртв ещё до того, как оборвётся нить твоей жизни. Эй, милейший! — схватил он за руку пробегающего мимо слугу. — Принеси кифару. И вина, побольше вина! — с этими словами рапсод принялся за свою порцию фаршированной антакеи, с видом знатока вкушая зашитые в рыбье брюхо креветки.

Харчевня постепенно наполнялась городским демосом. Важные персоны — купцы, знать, воины царской хилии и чиновники — сюда не захаживали, несмотря на то, что кухня и вина у старого хрыча, хозяина харчевни, были отменными. В основном здесь обретались небогатые ремесленники, любители игры в кости, странствующие музыканты и певцы, малоизвестные атлеты, чужестранцы и моряки. Гетер не пускали и на порог — по известной причине древний воитель за старые добрые нравы и порядки не мог терпеть их. Но разновозрастные шлюхи, совершенно непонятно из-за чего (увы, такова женская натура), слетались к харчевне, как мухи на мёд, и в вечернее время не давали проходу подгулявшим клиентам старика (что не вызывало особых трений) и праздношатающимся горожанам мужского пола, которые в душе были не прочь предаться вакхическим усладам, и только недремлющие глаза бдительных матрон заставляли их громко возмущаться и сетовать на несчастного блюстителя нравов, расплодившего возле своей харчевни столько нечисти. К слову сказать, из-за этих сражений заведение старика пользовалось известной славой, приносившей ему немалый доход.