— Эти воины достойны всяческих похвал, глубокочтимый спирарх, — поспешил вмешаться Эрот. — Они защищали честь и достоинство свободнорождённых граждан, коими являются этот человек, — он показал на Мастариона, — и ваш покорный слуга, — рапсод с достоинством поклонился. — К тому же, зачинщиками драки были воины спиры.

— Эрот? — на смуглом лице Гаттиона промелькнуло какое-то странное выражение: смесь неприятного удивления, коварства и злобы. — Давно мы не виделись…

— Несомненно, — подтвердил Эрот, глядя на спирарха с лёгкой насмешкой. — Как поживает твоя матушка?

— Велела кланяться, — в тон ему ответил Гаттион. — Слухи о твоих приключениях иногда доходят и до неё.

— Я рад. Передай ей от меня привет. К сожалению, не могу лично засвидетельствовать своё почтение — дела, понимаешь ли, заботы…

— Она будет безутешна, — с издёвкой сказал спирарх. — Это твои приятели? — кивком показал он на наших героев.

— Впервые их вижу, — поспешил ответить Эрот, перехватив волчий взгляд Гаттиона, которым он одарил пренебрежительно ухмыляющего Пилумна.

— Это на тебя похоже… — с некоторым сомнением молвил Гаттион. — Надеюсь, впредь вы будете вести себя благоразумней, — обратился он к Таруласу, достаточно верно определив предводителя четвёрки. — И, конечно, о вашем поведении будет доложено, кому следует, — добавил с угрозой.

Тарулас молча поклонился, перед этим больно ткнув локтем под рёбра Пилумна, явно намерившегося ответить на слова спирарха дерзостью.

— Гелиайре, Эрот, — сухо попрощался Гаттион, направляясь к выходу, где его ждали два дюжих молодца, вооружённые, как для битвы.

— Прощай, Гаттион, — легкомысленно помахал ему ладонью рапсод.

— Ты с ним знаком? — спросил всё ещё не пришедший в себя от неожиданных перипетий Мастарион.

— Куда уж лучше… — помрачнев, ответил рапсод. — Это мой брат по отцу. Когда старик умер, меня вышвырнули за порог нашего дома, как нерадивого вольноотпущенника, оставив в наследство этот хитон, пару стоптанных сандалий и кифару. Но я не ропщу, — он заразительно рассмеялся. — Для вольной птицы даже золотая клетка — темница. Мой дом — вся земля, душистая и благостная, крыша — звёздное небо, безграничное, как сама мысль, а мать-кормилица, ласковая и добрая, — старая кифара. Эй, друзья! — обратился он к четвёрке. — Погодите. Этот достойный человек, — он подтолкнул вперёд Мастариона, — весьма признателен вам за помощь и участие. В знак благодарности он ставит угощение и много вина. И пусть воссияет Гелиос на дне наших чаш!

При виде богатырских фигур Пилумна и Руфуса нашему несчастному Мастариону едва не стало дурно — достаточно хорошо зная способности Эрота, он ужаснулся представив, сколько могут вместить желудки этих гигантов. Но отступать было поздно, и Мастарион блеющим голосом позвал служанку…

Камасария Филотекна зябко повела плечами и поплотнее укуталась в богато расшитую золотыми нитями пенулу. Пантикапей изнывал от жары, под её ногами сверкали уголья керамической жаровни, но стылая старческая кровь, казалось, несла по телу осенний иней.

На голове вдовствующей царицы, бабки ныне правящего царя Боспора Перисада V, возвышалось причудливое сооружение из золота и драгоценных камней, отдалённо напоминающее персидскую китару, с прикреплённым к нему коротким покрывалом, ниспадающим на плечи свободными складками. Но даже это сверкающее великолепие, рукотворное чудо лучших мастеров-ювелиров Боспора, не могло добавить привлекательности морщинистому лицу некогда грозной властительницы. Щедро набелённое и нарумяненное, оно больше напоминало голову старинной статуи, отреставрированную и раскрашенную небрежным живописцем, нежели человеческий лик.

— Ну… — проскрипела старуха, наконец обратив внимание на согбенную фигуру.

Голова склонённого человека поднялась, и на Камасарию глянули пронзительные серые глаза безбородого рыхлого мужчины с узкими злыми губами и коротким носом ноздрями наружу. Его одежда представляла собой странную смесь одеяний слабой и сильной половин рода человеческого, а длинные, уже тронутые сединой волосы цвета ржавчины были сплетены в косицы и схвачены в узел на затылке дорогой фибулой из белого золота. Это был главный евнух царского гинекея Амфитион.

— Вчера царь… м-м… — евнух пожевал губами, подыскивая выражение помягче, — отдыхал в обществе гетер… — его голос был высок и тонок, как у подростка.

— Короче говоря — пьянствовал, — перебила его Камасария. — О, Великая Матерь Кибела, за что такие беды на мою голову? Он вылитый дед, — с неожиданной злобой сказала она, вперив внезапно загоревшиеся гневом глаза в лицо Амфитона, будто именно он был виновником несчастий царской семьи. — Такой же забулдыга и нечестивец.

— Осмелюсь сказать, ваш внук и впрямь не пошёл в своего отца… — осторожно молвил евнух, пытаясь перевести столь опасный разговор в иное русло.

— Да, — смягчилась старуха; её глаза влажно заблестели, подёрнулись слезой. — Мой сын Перисад Филометор — великий воитель и рачительный государь. Разве при нём могли эти негодные номады что-либо требовать? А теперь они хозяйничают в нашей хоре, как у себя дома. Жгут поля, разрушают поместья, угоняют скот. И что? А ничего: царь пьянствует и блудит с уличными девками, гоплиты разжирели от безделья, слоняются по городу, как сонные мухи, ремесленники бунтуют — им, видите ли, не нравятся налоги — рабы злословят и отказываются повиноваться надсмотрщикам, а военачальники мирно почивают на пуховиках и подсчитывают барыши от тайных сделок с чужестранными купцами, которым продают воинские припасы и перекупленных в Танаисе рабов. Фу, мерзость!

— Вчера в столицу приехал наместник меотов Хрисалиск. Его усадьбу едва не захватили разбойничающие беглые рабы, и он хочет потребовать дополнительный отряд гоплитов и метательные машины.

— Этот отъявленный лжец? — фыркнула Камасария Филотекна. — На своём полуострове он как у бога за пазухой. Беглые рабы… — она хихикнула. — Ему просто не хватает воинов, чтобы выловить беглецов и продать по сходной цене колхам. А метательные машины нужны для отвода глаз. Скажи стратегу, пусть гонит его в три шеи. И не забудь посмотреть, какие подарки он привёз мне и царю, — сварливо добавила царица.

— Будет исполнено, о мудрейшая, — поклонился евнух.

— Что у тебя ещё?

— Главный жрец храма Аполлона Асклепия святейший Стратий просит твоего милостивого соизволения преподнести тебе дары…

— И в очередной раз что-либо выклянчить, — подхватила царица, наморщив некогда тонкий, красиво очерченный нос, теперь больше похожий на ястребиный клюв.

Евнух в ответ только вздохнул и выразительно развёл руками.

— Пусть войдёт. А ты приготовь всё необходимое для жертвоприношения Матери Кибеле. Я пойду в святилище ближе к вечеру. Буду молиться, чтобы вернуть её благосклонность к моему заблудшему внуку, — в её голосе чувствовалось сомнение.