– И что же, все?! – крикнула Яна. – Нам никто не поможет?! А эта зараза потом пойдет дальше?! У меня мама в Смоленске…

Она заплакала. Громыко подошел к девушке, обнял, погладил по волосам…

Неожиданно стены восьмигранного зала засверкали вспышками, а потом в них, словно в каком-то адском калейдоскопе, замелькали картинки московских улиц и площадей.

– Напряжение поля падает, – равнодушно прокомментировал это событие Зава. Остальные, не в силах отвести глаза, смотрели на убитый самой восставшей против жизни смертью город…

Толпы оживших мертвецов брели по улицам, снося лавиной тел брошенные машины. На некоторых сохранилась одежда, кое-где мелькали вполне человеческие лица недавно погребенных, но в основном это были коричневые, истлевшие скелеты – черные провалы глазниц, щербатые, вечно оскаленные желтые зубы, лишенные плоти костистые тела.

Илья сквозь вязкий туман апатии, охватившей его, сумел найти силы удивиться обилию лошадиных, коровьих, собачьих, кошачьих, крысиных скелетов, сплошной массой катящихся по городу. Впрочем, спустя мгновение он понял, что растущая столица в свое время попросту поглотила огромные скотомогильники прошлых веков, и ныне на их месте стоят спальные районы, в которых сейчас уже не осталось ни одного живого человека.

Гигантский город сотнями лет хоронил своих мертвецов. Старые кладбища ровняли с землей, на их месте возводили дома, прокладывали улицы, а мертвые тихо спали в земле, дожидаясь своего часа. И вот – дождались…

Спасения не было никому. Власть, деньги, связи – все это в одно мгновение перестало быть надежной защитой для своих обладателей. А вскоре перестали быть и они сами…

Их не спасли ни бронированные стекла и двери офисов и квартир, ни грозная вышколенная охрана, ни спецмашины, ни дорогие охранные устройства, ни бункеры, ни секретные ветки метро. Жильцы элитных многоэтажных комплексов Юго-Запада столицы были растерзаны мертвецами так же споро и беспощадно, как и обитатели ветхих пятиэтажных хрущовок на Каховке. Смерть уравняла всех.

Был момент, когда над гибнущим городом вдруг поплыл колокольный звон, – кто-то из священников понял, что настал Судный день, но вскоре колокола смолкли, а через несколько минут не стало и звонаря…

Над крышами Москвы жуткой ожившей свинцовой тучей носился серый пепел сожженных. Изредка туча выбрасывала к земле чудовищные хоботы смерчей, и они мчались по улицам, уничтожая все на своем пути.

В какой-то момент одна из восьми стен показала, как такой вот серый смерч тащит по проспекту лежащий на боку «зил»-фургон. Оранжевая будка с красной полосой и надписью «Аварийная служба связи» скрежетала по асфальту. На крыше будки даже с такого расстояния отчетливо читались две надписи, специально, видимо, сделанные там, чтобы простые горожане их не видели: давняя, написанная при помощи баллончика и ставшая уже традиционной – «Стань Иным!», и более новая, выведенная белой краской: «Хай живе Ющенко!» «Вот она, „оранжевая революция“ по-русски», – отрешенно подумал Илья.

…Завороженные и парализованные картинами гибели огромного мегаполиса, они молча наблюдали за стенами восьмигранного зала, превратившегося в последний в истории столицы кинотеатр.

Неожиданно одна из стен-экранов замигала и стала непрозрачной, приобретя естественный цвет штукатурки, которой был покрыт снаружи Дарвиновский музей.

– Вот и все… – прошептал Зава. – Энергия иссякла. Будь ты проклят, Удбурд! Вовеки!

И тут с ревом разомкнул окровавленный рот Громыко. Брызгая сукровицей, он заорал, потрясая автоматом:

– Идиоты! Мать вашу так и растак! Ларец!! Скорее – доставайте Ларец!!

– Ч-черт! – Зава вскинул голову. – А ведь верно! Как же это я…

Он бросился к багажнику джипа, на ходу крикнул:

– Илюха, помогай!

Стены зала исчезали одна за другой. Чернильный потолок таял на глазах и сквозь него уже просвечивало серое сентябрьское небо. Холодный ветер принес отвратительный запах тлена, заполнивший город, и Яна судорожно закашлялась.

Илья, Граф, Митя, Яна сгрудились возле «троллера», помогая Заве достать завернутый в ткань Ларец Желаний.

– Ну, Дмитрий, давай! – Громыко хлопнул мальчика по плечу.

– Стоп, стоп! – Зава предостерегающе поднял руку. – Желание должно быть сформулировано четко и идти от самого сердца! Сделай нас Пастырями, членами Великого Круга, слышишь? Тогда мы сможем спастись сами, спасти страну и весь остальной мир! Давай, сосредоточься! Ну!

Митя сжался в комок, положил руку на неожиданно теплую поверхность Ларца. Искусно выполненные в металле фигурки, покрывающие его крышку, казалось, ожили под его прикосновением, зашевелились, перетекая друг в друга…

– Я хочу… – запинающимся голосом начал Митя. – Я хочу… Чтобы…

С запада, из-за высоких крыш окружавших музей домов, появилась смертоносная туча ожившего праха. Многоголосый вой накрыл все пространство вокруг, и одновременно с этим вдали, со стороны Профсоюзной улицы, показались несущиеся сплошной стеной мертвецы. Смерть, почуяв живых, направила на их истребление все свои легионы.

– Скорее, Дмитрий Карлович! – Торлецкий чуть толкнул мальчика в плечо. – Скорее! Через несколько секунд они будут здесь!

«Мама! Ба, Де, отец… Самойка, Старый Гном… – неожиданно пронеслось в голове у Мити. – Мы станем какими-то Пастырями и спасемся. А они? А все остальные? Их уже нет и никогда не будет?»

Ревущий в небе пепел сожженных бросился в атаку, устремив к замершей на площадке возле музея группке людей свои серые щупальца. Мертвецы уже ворвались на автостоянку и, потрясая обезображенными тленом руками, принялись огибать здание музея с двух сторон, торопясь первыми добраться до живой плоти и потушить последние искорки жизни в городе.

– Ну!! – не выдержал и Громыко. – Давай, пацан! Давай!

– Я хочу… Я хочу, чтобы все мертвые на Земле вернулись обратно, а все живые снова стали живы! Чтобы все стало, как было! – дрожащим голосом решительно выкрикнул прямо в налетающую на них волну серого праха Митя и зачем-то топнул ногой, словно ставя точку…

Прошел месяц. Осень окончательно вступила в свои права. Холодные тоскливые дожди смыли последние воспоминания о лете. Голые деревья, лужи, серое небо, заклеенные в ожидании грядущей зимы окна домов…

Москва жила своей размеренной жизнью, и никто в многомиллионном городе не догадывался, что жизнь эта была заново подарена людям волею тринадцатилетнего мальчика и мощью древнего артефакта.

Первое воскресное октябрьское утро выдалось неожиданно морозным. Лужи сковало хрусткой ледяной корочкой, над москвичами и гостями столицы вился парок, а дымы заводов и ТЭЦ налились мощью, стали плотными и походили на огромные, бугристые, неровные сталактиты, свисающие с неба.