прижизненных изданий Пушкина», но в нем не будет хотя бы одной из трех наиболее редких книг: первого «Руслана и Людмилы» с гравюрой (1820), «Евгения Онегина» в главах (1825–1832) и «Бахчисарайского фонтана» с гравюрами Галактионова (1827). Без них коллекция вряд ли будет цельной, а без всех трех и вообще не стоит даже начинать разговора о ней. Конечно, можно на основании труда Н. П. Смирнова-Сокольского писать эссе относительно ценности «Повестей покойного А. П. Белкина» или действительной редкости «Бориса Годунова», но никак не удастся скрыть отсутствия главных книг.

Если в каталог коллекции включаются книги с автографами – это еще более важное с точки зрения отбора мероприятие, потому что воспроизведения даже одного фальшивого автографа будет предостаточно, чтобы владелец собрания не отмылся от брошенного вскользь обвинения в наличии фальшивок. Пострадает все его детище.

Но бывают и такие случаи, когда камнем преткновения при мысли об издании каталога коллекции является уже не явная неполнота, но субъективное чувство неполноты, перфекционизм особенно честолюбивого коллекционера. Есть, к примеру, один из великих собирателей современности, всю жизнь, наряду с вообще собиранием «фсево» о русской эмиграции, азартно увлекающийся коллекционированием книг и рукописей А. Ремизова. У него же есть рукописные грамоты А. Ремизова, сотни его изданий, пачки автографов, а вот одной злосчастной книжки – нет. И речь не про книжку Ремизова «Горе злосчастное» (1922), изданную в виде свитка и тоже крайне редкую. Речь о книге, которой мы посвятили ниже отдельный рассказ, называется она «Что есть табак» (1908, тираж 25 экземпляров). Представляете, как, наверное, обидно собрать все остальное, а одну эту книжечку по глупости или жадности упустить (несомненно, десятки лет собирательства представляли ему возможность заполучить ее – но совратила мысль «я когда-нибудь куплю это дешевле»). И вот, через много лет собирательства, без одной тонюсенькой книжечки все его собрание кажется ему катастрофически неполным. Как знать, может быть, в этом есть доля правды…

Безусловно, встречаются собрания, которые не нуждаются в таком скрупулезном контроле полноты – речь идет о коллекциях, в которых представлены только masterpieces – исключительно шедевры. Тут уж в общем-то остается листать каталог и завидовать, хотя качество подготовки каталога может сильно повредить или, наоборот, – улучшить впечатление от такой коллекции. Одна оговорка – таких коллекций русской книги не просто очень мало, их несколько в мире.

Итак, в любом случае, если коллекция канонизирована в качественно подготовленном каталоге – тем самым будет подведен логический итог многолетнему собирательству. И это большая удача как для собирателя, так и для целой эпохи коллекционирования. Если же по каким-либо причинам каталог собрания не был сделан или был сделан не на должном уровне – неумолимое и безжалостное время сотрет ваши следы с экземпляров, которые доставались вам с невероятными усилиями и жертвами и были утешением и радостью долгих лет собирательства, и велика вероятность, что никто не вспомнит о вас…

Клички

Вообще такая культурная и, казалось бы, элитарная отрасль, как антикварная книга, должна быть не слишком интересна с точки зрения прозвищ или даже кличек. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что мир антикварной книги богат и оригинален в плане наделения людей прозвищами. Довольно много кличек букинистов и антикваров приводит Михаил Климов в своем бессмертном опусе, и мы советуем особенно интересующимся ономастикой – обращаться также к этому источнику. Но присовокупим и свои заметки в данной области.

Вероятно, причина обилия прозвищ и кличек, особенно в последние десятилетия ХX века, связана с серьезной нелигитимностью частной антикварной книжной торговли как таковой. Может быть, кто-то успел забыть, но любая операция гражданина СССР в жанре «купил подешевле – продал подороже» – каралась статьей Уголовного кодекса, а точнее статьей 154 УК РСФСР «Спекуляция». Приведем ее краткий текст:

Спекуляция, то есть скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы, – наказывается лишением свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до трехсот рублей. Спекуляция в виде промысла или в крупных размерах – наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества. Мелкая спекуляция, совершенная повторно, – наказывается исправительными работами на срок до одного года или штрафом до двухсот рублей с конфискацией предметов спекуляции.

Как можно видеть, любая попытка перепродать книгу помимо государственного посредничества (то есть букинистического магазина) оказывалась рискованной; но поскольку магазины работали по утвержденным прейскурантам-ценникам, заработок-то мог происходить именно от продажи книги напрямую покупателю, не говоря уже о том, что многие книги не принимались в букинисты по другим причинам. Именно поэтому значительная часть холодных книжников 1960–1980‐х годов (о термине «холодный книжник» см. далее) оттрубили свои положенные годы в местах не столь отдаленных – кто-то в Подсолнечной (всегда, проезжая на поезде Октябрьской железной дороги эту станцию, смотрю на колючую проволоку вдоль полотна, периметр мужской зоны, и вспоминаю Юрия Петровича Колгатина, одного из знаменитых московских книжников, мир его праху), а кто-то – намного дальше.

Такие обстоятельства – когда антикварная торговля стояла за гранью закона – конечно же, не могли ее задушить, но если и не способствовали криминализации всей отрасли, то, по крайней мере, приучали участников к необходимости чувствовать себя как на линии фронта. То есть кроме того что к некоторым людям клички прилипают волею Создателя, да притом так, что никаким способом от них не избавишься (вспомним рассуждения Гоголя на эту тему), то и сама профессия заставляла каким-то образом ограничивать число тех, кто знает твои ФИО. А потому, к примеру, если бы в 1990‐х годах я не имел доступа к документации сдатчиков антикварных книг, так бы никогда и не узнал настоящих фамилий многих книжников – в основном было известно имя или кличка, а чаще имя шло в связке с кличкой, образуя таким образом некоторое устойчивое сочетание, по которому можно было быстро идентифицировать человека в разговоре.

Причины наделения конкретного человека конкретной кличкой – различны; от констатации моральных или физических особенностей или изъянов (вспомним Алика-заику, знающего и интеллигентного букиниста-антиквара) до профессиональных его интересов, должности, предмета собирательства. Но поскольку сама область антикварной книги, до начала свободы 1990‐х годов, просто-таки вынуждала наделять участников антикварного рынка «погонялами», то довольно часто прозвищем становились имя или же отчество – благо ряды антикваров состоят, что уж там скрывать, отнюдь не из Иванов Ивановичей. Даже более того – «Иван Иванович» оказалось одновременно и прозвищем, потому что он был в Москве один-единственный, и если кто-то произносил