В начале революция отталкивается от прошлого и готова отрицать не только дурное и мертвое прошлое, но и ценное, вечное в нем. Через некоторое время после торжества революции к прошлому начинают возвращаться. Это и происходит в советской России. Означает ли это что-то похожее на реставрацию? О начинающейся реставрации с негодованием говорят старомодные революционеры (троцкистского типа) и с злорадством говорят реакционеры, которые жалеют только о том, что не они сами производят реставрацию. Но в действительности так же невозможен возврат к прошлому, как невозможно уничтожение прошлого.

В советской России восстанавливается русская история, которая совершенно отрицалась в период господства Покровского. Есть даже культ св. Александра Невского, Петра Великого, Суворова, Кутузова. Обратились к великой русской литературе XIX века, особенно почитают Пушкина и Л. Толстого. Пушкина читает весь народ, есть настоящий культ Пушкина, и оправдывается то предвидение своей судьбы, которое он выразил в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Признаются заслуги православной церкви в русской истории. Очень усиливается национальное чувство. В плане чисто внешнем восстанавливаются формы, чины, ордена, и многим это нравится более всего. Но означает ли все это измену основным началам социальной революции? Думаю, что совсем нет, и напрасно радуются те, которые хотели бы, чтобы такая измена произошла. Происходит только выпрямление основной линии становления, т. е. более правильное, более гармоническое соотношение между властью прошлого и притяжением грядущего.

Результаты социальной революции в России остаются неизменными. Советская Россия есть страна социалистическая. Классов в той форме, в какой они существуют в капиталистических обществах, более нет, хотя возможно возникновение новых форм неравенства. Орудия производства, фабрики, земля находятся не в частной собственности, а в собственности коллективной, государственной или общественной. Личная собственность по конституции 36-го года утверждается, и нужно признать это большим улучшением. Но эта личная собственность на предметы потребления, а не на орудия производства, она не допускает образования капитализма и исключает возможность эксплуатации человека человеком. Остается также неизменным советский политический строй, отличный от западных демократий. Этот строй будет демократизироваться, но нет никаких оснований думать, что он будет развиваться в направлении западных парламентских демократий. Диктатура же есть явление преходящее. Какие бы изменения ни происходили в советской России, а, наверное, будет много изменений, можно быть уверенным, что русский народ не вернется к капиталистическому строю, хотя бы смягченному, к формам частной собственности, господствующим на Западе. И тут скажутся не только завоевания революции, но и власть прошлого, традиций прошлого. Сознанию русского народа всегда были чужды римские понятия о собственности. Русскому народу в безмерно большей степени свойствен общинный дух, чем народам Запада. В течение всего XIX века русская мысль в наиболее влиятельных своих течениях была окрашена социалистически, употребляя это слово в широком смысле. Тут также есть традиция прошлого. Русский коммунизм усвоил себе традицию народнического социализма в том смысле, что признал возможным для России миновать капиталистический период развития, но с той разницей, что народнический социализм хотел оставить Россию страной аграрной и крестьянской, коммунизм же требовал индустриализации России под знаком социализма, что и сделало возможной победу над Германией.

Нужно относиться с терпением к процессам, происходящим в советской России, и соглашаться на жертвы, чтобы разделить судьбу русского народа. Наиболее мучительный вопрос есть, конечно, вопрос о свободе. Могут с печалью сказать, что у нас не было свободы в прошлом, ее нет в настоящем и неизвестно, будет ли она в грядущем. Было бы несправедливо винить в этом одну власть. Власть есть лишь функция народной жизни, орудие в осуществлении исторической судьбы народа. И вот вопрос в том, почему так много печального в нашей исторической судьбе. В России всегда была гипертрофия государства. Ключевский говорил, что государство пухло, а народ хирел. Русские историки объясняли это огромными, необъятными пространствами России. Трудно было организовать эту необъятную равнину и защищать ее от внешних врагов. Русская земля должна быть огромной, это входит в русскую идею. Русская коммунистическая революция и выдвинутая ею власть унаследовали от прошлого эту идею огромности России, верны этой идее. И прежде чем утвердить эту идею, советская власть была поставлена перед фактом этой огромности. Создание советской федерации, объемлющей много племен и народов, было огромной заслугой. Нужно помнить, что время самой революции, совершившей огромный социальный переворот, никогда не бывает временем свободы. Такова всякая революция.

Свобода может прийти лишь позже. Диктатура политическая и особенно экономическая иногда бывает наименьшим злом, может быть необходима. Но что никогда не оправдано, так это диктатура духовная и интеллектуальная, диктатура над мыслью и верой, что и есть тоталитарный произвол. И всегда нужно надеяться, что после победоносного окончания войны, после укрепления советского социального строя, которому не может уже грозить никакой серьезной опасности, в России будет провозглашена свобода духа, совести, мысли, слова. Имею в виду не формальное признание свобод, а их реальное достижение. Речь сейчас идет не о так называемых политических свободах, которые вторичны и в капиталистических обществах слишком часто бывали лживы, а о свободе духа, которая есть вечная правда. Большее значение имеет гарантия гражданских прав. В XIX веке русская мысль была сдавлена в тисках бессмысленной цензуры, но внутренне она была необыкновенно свободна. Свобода духа есть не только притяжение грядущего, но и наследие прошлого, великой русской культуры, которая существовала несмотря на самодержавный режим. Свобода в советской России понимается не как независимость личности от общества, не как свобода выбора и не как свобода спора об истине, а исключительно как активность в коллективном социальном строительстве после того, как выбор сделан и спор прекращен. Но такое понимание свободы ущербно, потому что не может быть применимо к мысли, познанию, к творчеству в искусстве.

Прошлое и грядущее должны сомкнуться в вечно ценном, непреходящем. Это таинственное смыкание прошлого и грядущего постоянно происходит в истории, и без него не было бы связи истории. Пройдут века. Русская социальная революция, грандиозная по своему размаху, станет далеким прошлым, но она будет продолжать жить в настоящем грядущего. Тогда будет что-то новое, чего мы не можем еще предвидеть. И это новое, вероятно, будет восставать против ближайшего прошлого. Но и это новое не сможет уничтожить власти прошлого. Прошлое и грядущее опять сомкнутся. Такова тайна времени, такова тайна истории. Ложно и вредно исключительно консервативное отношение к прошлому. Именно оно и есть измена тому, что было творческого и динамического в прошлом. Лишь творческий процесс в настоящем верен лучшему прошлому. Неискоренимая власть прошлого должна быть претворена в творческое грядущее, стать его фактором. Советская Россия вступает в час своего существования, когда прошлое и грядущее соединяются для осуществления великого призвания России и русского народа в мире, ибо есть много оснований думать, что наступает русский период всемирной истории. И в сознании этого призвания России сочетаются революционная, социалистическая, советская идея с мессианской, славянофильской идеей, унаследованной от прошлого. Всегда подстерегает опасность империалистического соблазна, тоже полученного от прошлого, но, будем верить, что будет сильнее русская идея осуществления братства людей и народов.