тому, что на сторону монголов начали переходить не только кидане, но и китайские и даже чжурчжэньские военачальники из армии Алтан-хана. «Они поняли, что нашествие Чингисхана совсем не обычный наезд или набег полудиких кочевников и его войска не нестройные толпы степных наездников, и стали видеть в монгольском хане будущего владыку Китая, которому суждено низвергнуть цзиньцев и основать свою новую династию. Чингисхан тотчас же использовал это отношение к себе для того, чтобы начать организовывать войска из китайцев, во главе которых были поставлены китайские же или окитаевшиеся командиры, действовавшие под началом и руководством монгольских полководцев»[913].

В числе первых китайских военачальников из цзиньской армии, перешедших на сторону монголов в 1212 году, был Гуо Бао Иуйя. По настоянию Мухали Чингисхан дал этому китайскому военачальнику аудиенцию, на которой спросил у последнего, как принудить китайцев к повиновению. Среди действий, которые Гуо Бао Иуйя посоветовал Чингисхану предпринять, были не только меры силового воздействия на население Северного Китая. По его мнению, новая монгольская власть должна была быть подкреплена силой новых законов.

Чингисхан согласился с китайским военачальником, и вскоре новые ясы Чингисхана были обнародованы. Указом Чингисхана в целях мобилизации в монгольскую армию местного населения был установлен призывной возраст: от 15 до 60 лет; если в семье, имевшей 4 акра обрабатываемой земли, было трое молодых мужчин, один из них мобилизовывался в армию. Также законодательно устанавливались размеры копчура (оброка) с разных категорий граждан (в зависимости от национальной и социальной принадлежности)[914].

В дальнейшем, как считает российский исследователь Р. П. Храпачевский, Чингисхан и его преемники пришли к пониманию того, что важнейшая роль в принуждении китайцев к повиновению все же играет «заимствование китайского опыта управления (в том числе, и в области налогообложения. — А. М.) вместе с заимствованием самих китайских чиновников, перешедших на службу к монгольским правителям…»[915]

Однако Чингисхан, помимо китайцев, стремился привлечь на свою сторону прежде всего «братский киданьский народ», в том числе и представителей киданьской аристократии, в качестве советников служивших чжурчжэньскому императору. Одним из них был киданьский полководец (тысяцкий армии Алтан-хана. — А. М.) Елюй Люгэ.

В первый весенний месяц 1212 года в Лунане собралось представительное собрание киданей, на котором Елуй Люгэ, объединившись с Елюй Ахаем, провозгласил себя главнокомандующим киданьского воинства[916], после чего к Чингисхану был отправлен посол с известием о присоединении киданьских войск к монголам.

Возмущение киданей против цзиньцев в Ляодуне и их переход на сторону монголов явилось серьезным ударом по позициям империи Цзинь в этом районе (северо-восток Китая). Поэтому Алтан-хан тотчас отправил Си-аньского уполномоченного по усмирению Ваньгинь Хуша (Хошо. — А. М.) с шестьюдесятью тумэнами цзиньских войск на Елюй Люгэ[917], а также объявил награду за его голову.

В ответ на это Елюй Люгэ запросил помощи у Чингисхана, который без промедления послал на помощь киданям три тысячи своих лучших воев. Вскоре монголо-киданьское соединение разбило войско Ваньгинь Хуша[918]; доставшиеся победителям обоз и трофеи были преподнесены монгольскому хану[919].

Описанные выше события свидетельствовали о том, что курс Чингисхана на усиление внутренних противоречий в империи Алтан-хана, и в частности, между чжурчжэнями и подвластными им киданями, дал свои результаты. При непосредственном участии монгольских войск были сделаны важные шаги по возрождению киданьского государства, сразу же признавшего сюзеренитет Великого Монгольского Улуса…

Антогонизм между чжурчжэнями и их подданными (китайцами) и бывшими союзниками (тангудами, южными сунами, корейцами) обострялся. Это выразилось во вспыхнувшем в Шаньдуне в 1212 году античжурчжэньском восстании «поклонников красного огня», в переходе на сторону монголов четырех тумэнов китайских войск, во вторжении в 1213 году на чжурчжэньскую территорию тангудских войск. Безрезультатными были попытки Алтан-хана привлечь на свою сторону корейцев, помешать установлению союзнических отношений между монголами и южными сунами.

Как было отмечено выше, в оставленных монголами зимой 1211–1212 гг. городах и крепостях вновь были расквартированы части чжурчжэньской армии. Поэтому монголам по пути к срединной столице чжурчжэней, городу Чжунду, предстояло вновь преодолевать отчаянное сопротивление противника.

Схема боевых действий армии Чингисхана во время второго наступления на империю Цзинь в 1212–1213 гг.

Поручив Тулую продолжить военные действия на главном направлении (наступление на Чжунду), сам же Чингисхан отправился к западной столице чжурчжэней. Осенью 1212 года город Датун «был окружен; при повторном штурме Западной столицы в императора (Чингисхана. — А. М.) попала шальная стрела, поэтому осаду сняли»[920].

Когда монгольские войска ретировались на «зимние квартиры», «…нючженьцы опять заняли» оставленные монголами крепости и города.

«В своей первой широкомасштабной войне, — писал по этому поводу американский историк Г. Лэмб, — Чингисхан оказался в патовой ситуации… Он не мог оставить свои гарнизоны в захваченных городах империи. Его монголы, не привыкшие в то время к боевым действиям из-за крепостных стен, были бы уничтожены китайцами в течение зимы…

При сложившихся обстоятельствах от вождя кочевников можно было бы ожидать, что он бросит все и не станет больше появляться из-за пределов Великой стены, довольствуясь своей добычей предыдущих кампаний и лаврами победителя цзиньской империи. Однако раненый и все-таки непреклонный Чингисхан накапливал опыт, используя его с выгодой для себя, в то время как Золотого императора (Алтан-хана. — А. М.) стали терзать тяжелые предчувствия»[921].

Если этот недальновидный правитель и никудышный главнокомандующий что-то и предчувствовал, то это отнюдь не касалось его собственной незавидной судьбы…

* * *

Уже на первом этапе монголо-чжурчжэньской войны до предела обострилось внутреннее и внешнеполитическое положение чжурчжэньской империи. В этих условиях усугубились противоречия внутри чжурчжэньской знати, что, в конце концов, привело к дворцовому перевороту.

Зачинщиком переворота стал опальный чжурчжэньский военачальник Хушаху (чжурчжэньское имя Хэшиле Чжи-чжуна; во многих текстах он именуется Хэшиле Хушаху или просто Хушаху). Из донесений подчиненных чжурчжэньскому императору было прекрасно известно о прежних проступках Хушаху, «за кои он и был им разжалован и сослан в деревню…»[922]

Автор «Истории золотой империи» не упомянул причину, по которой чжурчжэньский Алтан-хан вскоре отменил приговор, вынесенный Хушаху, и снова призвал его в Чжунду, однако летописец подробно засвидетельствовал то, что эта сумасбродная идея чжурчжэньского правителя стоила ему жизни…

Следующим Алтан-ханом суждено было стать Сюню (первоначальное имя Удубу), внуку Ши-цзуна Улу: «когда Вэй-шао-ван был умерщвлен от Хушаху, Тушань-мин и другие вельможи отправились за Сюань-цзуном Удубу в Чжан-дэ-фу. По прибытии их в Среднюю столицу, князья и чиновники поднесли доклад, коим убеждали Сюань-цзуна занять императорский престол. Сюань-цзун Удубу в день Нюан-янь-мудури (зеленого дракона) вступил на императорский престол в тронной Да-ань-дянь.

Сделав Хушаху председателем государственного совета и исправляющим должность главнокомандующего,