убивают всех, не разбирая старых и малых, красивых и безобразных, бедных и богатых, сопротивляющихся и покорных, как правило, без всякой пощады. Всякого, кто при приближении противника не подчиняется приказу (о капитуляции), непременно казнят, пусть даже (он) оказывается знатным»[934].

Осадная техника, применявшаяся армией Чингисхана во время похода на империю Цзинь.

Штурм городов и крепостей монголам облегчало то, что зачастую людям, согнанным монголами в «осадную толпу», противостояли их же родственники: «Так, с противных сторон отцы узнавали сыновей, старшие братья взывали к младшим. По этой-то причине никто не имел твердости защищаться, и города при первом прибытии войск (монгольских. — А. М.) сдавались.

Таким образом, разорено было около девяносто областных городов. В провинциях Хэбэй, Хэнэй и Шаньдун на несколько тысяч ли пространства почти все жители были побиты. Золото и шелковые ткани, сыновья и дочери, волы и кони — все, подобно циновке, свернуто и увезено. Дома и хижины преданы огню; городские стены превращены в развалины»[935].

К началу 1214 года основная крепость империи Цзинь — Средняя столица по-прежнему оставалась неприступной, «так как еще за сто лет до этого ее превратили в неприступную твердыню. За пределами городских стен построили четыре форта-деревни, в каждом вмещались собственные зернохранилище и арсенал, и каждый был соединен со столицей подземным ходом. В этих фортах спрятались военачальники и вельможи, и с ними по 4000 солдат в каждом.

Стены крепости толщиной 15 метров у основания защищались тремя рвами, питавшимися водой из озера Кунь-мын. Крепость была построена в форме прямоугольника с периметром в 15 километров. Зубчатый парапет возвышался над землей на 12 метров, стены имели 13 ворот и сторожевые башни каждые 15 метров, всего их насчитывалось 900 штук.

Защитники этих основательных оборонительных сооружений располагали не менее серьезным вооружением. Двойные и тройные арбалеты стреляли трехметровыми стрелами на километр (эти поразительные данные были засвидетельствованы персидским источником во время нападения монголов на замок ассасинов в 1256 году). Другой осадный лук времен Тан мог стрелять семью видами стрел на 500 метров, и они «пробивают все, во что бы ни попадали, даже городские стены и валы».

Роль артиллерии выполняли катапульты, которые называют «боевой рогаткой», они были установлены на подвижной платформе с рычагами до 10 метров длиной, на одном конце которых нагружали камни, а другую оттягивали канатами. Команда из шести человек под руководством «артиллериста» со стены могла, натянув канаты, швырнуть 25-килограммовый булыжник на 200–300 метров.

Все это оружие могло быть приспособлено для стрельбы широким набором зажигательных снарядов, ибо шли первые пробы применения пороха в военном деле. Горящие стрелы, выпускаемые осадными луками, зажигательные ядра, забрасываемые боевыми рогатками — некоторые делали из воска, если они должны были гореть медленно, другие со специальными острыми шипами, чтобы те застревали в дереве, иные, изготовленные из керамики и наполненные расплавленным металлом, — все они были предназначены для поджога штурмовых лестниц и осадных башен…

Это оружие не только сдерживало монголов, но и служило учебным пособием. Для того чтобы брать и удерживать города, следовало овладеть этим оружием с помощью пленных и перебежчиков.

Осада Бейджина (Чжунду. — А. М.) длилась почти год, до весны 1214 года. Это было трудным временем для монголов, у которых, как рассказывали, разразилась какая-то эпидемия, у них закончились припасы…

К весне положение защитников было еще хуже»[936].

Алтан-хан и его окружение вынуждены были расписаться в полной небоеспособности своего не столь уж и малочисленного войска. Причиной этого ими признавались «устарелость войска и трусость генералов», а «надежда на успехи в возвращении потерянного» им виделась в том, чтобы «в настоящее время, назначив полководца, не стеснять его законами и не удерживать предписаниями, но, давши ему полную власть, позволить вполне показать свой ум и искусство»[937].

Юан-шуай, что значит «эмир всего войска», Гао-ци, чувствуя, что в этой ситуации может потерять свою должность, решил «показать свой ум и искусство»: им (был поставлен вопрос): «Войско монголов все разболелось от (непривычного) жаркого климата, что будет, если мы сразимся с ними теперь?

Другой эмир в сане везира, которого называли Онгин чин-сан (Вангин чинсан. — А. М.), сказал: «Это не годится, потому что собранные у нас войска имеют в равнине жен и детей. Откуда можно знать их помыслы и мысли каждого? Если мы будем разбиты, они все рассеются, а если монголов разобьем мы, наши войска целиком уйдут к (своим) женам и детям.

Как же можно на авось выпускать из рук место предков и великий сан царский?! Дела нужно делать обдуманно! Теперь благо будет в том, чтобы мы послали посла (к Чингисхану) с тем, что мы подчиняемся (ему), и (монголы) во всяком случае (после сего) уйдут из страны, а тогда мы устроим другой совет!»

Алтан-хан одобрил эту речь и отправил посла к Чингисхану…»[938]

В то же самое время (весной, в третьей луне года цзя-сюй… — 12 апреля — 10 мая 1214 г. — А. М.) в ставку Чингисхана (в северных предместьях Средней столицы. — А. М.) возвратились все его военачальники после победоносных рейдов по территории цзиньской империи.

Узнав о намерении чжурчжэньского Алтан-хана «выказать монголам свою покорность», Чингисхан с товарищами держали совет: «Все полководцы просили (Чингисхана) воспользоваться победами и сокрушить Янь(цзин) (Средняя столица Чжунду. — А. М.), но император не последовал (просьбам), только лишь отправил посла к цзиньскому владетелю (Алтан-хану. — А. М.) с указом, гласящим:

«Твои округа и уезды в Шаньдуне и Хэбэе полностью принадлежат мне, а ты защищаешь один лишь Яньцзин.

Небо (Всевышний Тэнгри. — А. М.) уже сделало тебя слабым, а я подвину тебя к краю пропасти, и что Небо скажет мне?

Я теперь возвращаю войска, (и если) ты не сможешь одарить командующих (монгольской армии) для усмирения (войны), то разве не разозлятся все мои полководцы?»»[939]

Следует отметить, что данное ультимативное послание Чингисхана чжурчжэньскому Алтан-хану, содержавшее требование значительных военных трофеев в случае объявления перемирия, явилось первым реальным выражением упомянутых выше новых представлений Великого монгольского хана о Всевышнем Тэнгри как о сверхъестественной Высшей силе, которая решает судьбы всего мира и является источником силы и харизмы своего посланца и исполнителя его воли — Чингисхана.

Успехи, достигнутые монгольской армией за прошедшие после начала похода три года, убеждали Чингисхана в правильности его новых представлений о Всевышнем Тэнгри. И хотя они по-прежнему опирались на шаманистские верования монголов (тэнгрианство. — А. М.), в большей степени они уже являлись не религиозным учением, а элементарной политической идеологией, которая через несколько лет была провозглашена Чингисханом на Великом