Мне представлялось, что было больно. Настолько, что я не могла даже кричать.

Гул оборвался, пространство будто содрогнулось, и мое тело атаковали тысячи тонких иголок. Впивались глубоко, до самых костей. Осталось утешать себя лишь тем, что эта стерва испытывала то же самое. Но разве это имело значение теперь, когда я вот-вот исчезну?

Меня вновь тряхнуло. Теперь казалось, что тысячи поршней что-то тянут из тела через эти тончайшие иглы. Я будто распадалась россыпью крохотных частиц, испарялась и возносилась парами. Искажалась, теряла форму. То, что я все еще что-то чувствовала, приводило в ужас. Я уже почти видела, как мое измененное естество протискивается сквозь тонкие трубки метатора, чтобы скопиться в колбе. Капать в ее горлышко, как капает самогон из трубки дистиллята. Представлялось, что меня растягивают, как сырую лапшу, истончают. Единственное, что пугало больше всего в этот миг — остаться разумной. Я бы предпочла умереть более традиционным способом. Надежным, проверенным. Наверняка.

Вдруг тьму прорезала яркая вспышка, будто на долю секунду включили прожектор небывалой мощности. И снова облепила чернота. Вновь иглы вонзались в тело. И снова вспышка. На этот раз более нервная — моргнуло несколько раз, и до ушей донесся угрожающий электрический треск. Снова и снова. От этой световой стробы уже болели глаза, вспышки атаковали даже сквозь смеженные веки. Потянуло гарью. Едва уловимо, тонко. Осадок жженой химии оседал в горле, заставляя прокашливаться, но совсем скоро густой едкий дым уже душил меня. Казалось, я стояла в самом центре тлеющего костра, и вокруг оставалось все меньше и меньше кислорода. Дым уже заползал в легкие. Еще немного — и я задохнусь вместе с этой стервой. Я чувствовала, как она жадно открывала рот, стараясь глотнуть воздух, но рот наполнялся дымом.

Голову вело. Я слышала, что люди угорают на пожарах. Теряют сознание и задыхаются в дыму. Кислорода не хватало. В груди будто поставили заглушку, а из горла вырывалось едва слышное сипение, которое оборвалось, когда тело прошибло энергетическим разрядом, будто электричеством. Мне казалось, что это напряжение сварило плоть, как кипяток заваривает белок в брошенном в кастрюлю куске мяса. Снова и снова разряд. Я содрогалась, жадно ловила ртом воздух. Казалось, тело рассыпалось от удара на миллиарды разлетающихся частиц. Прахом. Сознание плыло, и я будто падала в бесконечную черную бездну. Раскинув руки. Лицом вниз. И задышала, услышав оглушительный хлесткий хлопок. Так хлопает дверь от сильного сквозняка.

Боль исчезала. Растворялась, уносилась далеко-далеко. Я чувствовала кожей прохладу, гладкую поверхность под собой. Перед закрытыми глазами было серо, но я боялась открыть их. Лежала навзничь, прижавшись щекой к холодному камню, чувствуя ладонями полированную гладкость. Меня окружала тишина, которую временами разрезало лишь резкое электрическое потрескивание. И дым стелился по поверхности, как утренний туман над рекой.

Наконец, я открыла глаза. Увидела совсем рядом стоящего на колене Нордер-Галя. Недвижимого, бледного, с опущенной головой. Он не сводил с меня напряженного взгляда и молчал. Все молчали. А я боялась поверить, что вижу все тот же мрачный зал.

Стерва не шевелилась, будто чего-то выжидала. Может, еще не пришла в себя. От холодного камня, к которому была прижата щека, уже начинало ломить зубы. Я знала такую боль — потом она доползет до виска, и разольется в голове. Чего она медлит?

Я все еще с трудом понимала, что происходит. Все завершилось? Если да, то у Зорон-Ата ничего не вышло. Я все еще была здесь, осознавала себя. И, кажется, единственным правильным решением было теперь — затаиться. Ничем не выдать собственное присутствие. И я ждала, пока проклятая Этери заявит о себе. Терпеливо. И буду ждать столько, сколько понадобится. Недели. Месяцы. Может, годы…

На меня смотрели все. Я чувствовала это физически. Множество замерших, остекленевших взглядов. Но никто не спешил помочь мне подняться. Не знаю, чего они все выжидали.

Где-то в ногах раздался знакомый электрический треск. Меня обдало дымом, будто из выхлопной трубы. Ударило в нос, и я закашлялась, резко поднявшись на руках. Потом села на полу. Повернула голову, глядя на утопающий в угарном черном дыму метатор. Колба в держателе раскручивалась, как центрифуга, подсвечивалась. Она уже не была пустой. На донышке плескалось что-то красное, как кровь. Над приборной панелью пульсировала синяя шкала, а рядом сменялись цифры. Похоже, этот ужасный аппарат все еще работал. Ящик тряхнуло, будто кто-то подпрыгивал внутри, шкала и цифры замерли, словно заморозились. Индикаторы моргнули, и все погасло под аккомпанемент издаваемого метатором парового шипения. Щелкнули отошедшие скрепы, и дверца отошла от тряски. Аппарат выдохнул густой дым и затих. Умер. Я смотрела в открывшуюся черноту и различила кусок серой ткани, блестевший круглой металлической бляхой на нагрудном кармане — китель Зорон-Ата.

Я не верила глазам. Поднесла ладонь к губам, с силой потерла лицо, чувствуя холод собственных пальцев. Мне было плевать, как жирный медик попал внутрь. Я ликовала от одной только мысли, что это была не я. Я вздрогнула, будто опомнившись. Вытянула руку, растопырила пальцы. Поворачивала ладонь снова и снова. Сжимала в кулак, снова разжимала. Осознание пришло далеко не сразу. И я боялась довериться этим чувствам. Но…

Мои руки были моими.

Я могла управлять собственным телом, и сейчас это казалось таким значимым, таким необыкновенным! Мое! По членам раскатывалась возбужденная дрожь, ударяла в виски винными парами. Дурманила так, что хотелось смеяться в голос. Вскочить, делать что-то невероятное, немыслимое. Лишь бы каждый миг убеждаться, что все это мне не снится. Но это обманчивое осознание могло не избавить меня от Этери. Все могло лишь вернуться к исходной точке. И я боялась услышать внутри ее истеричный визг. Отчаянно надеялась, что этого не случится. Как же я хотела верить,  что избавилась от нее…

 Я вдруг напряглась, похолодела. Поникла, стараясь пригнуться как можно ниже к полу, стать незаметнее. Если каким-то невозможным чудом я все же стала собой — мне отсюда не выйти. Может, я даже не сумею покинуть этот зал. Безудержная радость сменялась липкой паникой. Что сделает этот старик, узнав, что его дочери здесь нет? Если нет. Я боялась поверить, что это так — уже не переживу такого краха. Я бесконечно прислушивалась к себе, стараясь уловить малейшее шевеление этой стервы внутри. Но не различала ничего. Пустота. Спокойная и умиротворяющая. Такая желанная и такая пугающая теперь.

Ко мне подошел гвардеец, и я замерла от страха, будто меня уже держали на прицеле. Но тот лишь почтительно склонился и молча предложил мне затянутую в перчатку руку, чтобы подняться. Я лихорадочно