пожалуют представители министерства проверить, что мы сделали… Но как мы будем строить, — Константинэ повернулся в сторону навеса, — я спрашиваю, как мы будем строить, если ваша пила не пилит?

— Динамо вышло из строя. Вчера привели мастера. Он обещал сегодня до полудня исправить.

Константинэ посмотрел на часы.

— Полдень уже скоро. Посмотрим, что будет. Ну хорошо, строителям велели отдыхать, а остальные где?

— Работают, — решительно сказал Гуласпир, глядя Константинэ в глаза.

— А дорожная бригада? Где она?

— На двенадцатом километре.

— Я должен был бы их встретить!

— Бригада вот там, — Гуласпир махнул рукой в сторону хребта. — Они пошли короткой дорогой.

Пауза.

Какубери окинул внимательным взглядом территорию совхоза и далеко отбросил сигарету.

«Здесь поместятся два Итхвиси, если не больше. А когда на склонах разобьют террасы, сколько еще земли прибавится! Конечно, большую часть Чапичадзе отведет под виноградники. Ведь у винограда корни на шесть метров уходят в землю, и он как раз любит места посуше. Тутовые деревья — это только начало…»

— Значит, так… — очнулся от своих мыслей Какубери. — Строители отдыхают, дорожная бригада где-то там, на двенадцатом километре, — посыпает дорогу гравием… Да, гравием… Вот и все дела.

— Посмотрите в сторону участков Джиноридзе, как мы огораживаем совхоз! — сказал Гуласпир, протягивая Константинэ бинокль.

— Трактором, что ли?

— Да, трактором натягивают проволочные сетки и с помощью трактора же забивают столбы. Осталось натянуть еще десять километров.

— Это хорошо, — заметил Константинэ, не выпуская, из рук бинокля.

Джиноридзевские дворы стоят огороженные заборами из проволочной сетки, но без ворот. А во дворах — кирпичи, цемент, песок, бревна, доски…

И странно выглядел один-единственный уцелевший деревянный дом.

— Это, случайно, не переселенцы ли из Итхвиси? — словно между прочим поинтересовался Константинэ, возвращая Гуласпиру бинокль.

— Кто, Джиноридзе? — нарочно спросил Гуласпир.

— Да, они.

— Нет.

— А тот старый дом чей?

— Гра-ми-то-на Джи-но-рид-зе, — почему-то по слогам произнес Гуласпир и улыбнулся.

Константинэ заметил это.

— А что такое?

— Да так, ничего.

— А что за человек этот Грамитон Джиноридзе?

— В свое время он переселился отсюда в Сурами, — продолжая улыбаться, сказал Гуласпир. — Когда Реваз Чапичадзе написал ему и спросил, не соизволит ли его сиятельство вернуться в Хемагали, тот задержался с ответом — в Сурами, мол, замечательный воздух и он там очень хорошо себя чувствует. Он заведовал там пекарней и конечно же прекрасно себя чувствовал. Но, узнав, что в Хемагали строится пекарня, он поторопился вернуться, на скорую руку подремонтировал дом и в прошлом же году привез сюда свою семью. Реваз обещал назначить его заведующим пекарней, и гляньте, — Гуласпир показал в сторону лесопилки, — пекарня почти готова. Грамитон здорово постарался. Когда у нас кончился цемент, он из Каспи целый вагон цемента пригнал.

Константинэ снова завладел биноклем Гуласпира, внимательно рассмотрел здание пекарни и достал из кармана блокнот.

— Как зовут этого Джиноридзе?

— Грамитон.

— Ничего себе имечко, — сказал Константинэ и сделал какую-то пометку в своем блокноте.

Когда приехала машина, Константинэ усадил в нее Гуласпира, и они поехали в сторону джиноридзевских участков.

— Огораживание, строительство домов, дорога — самые спешные дела, — говорил Константинэ, записывая что-то в блокнот.

— Очень спешные, — подтвердил Гуласпир.

— Огораживать еще много осталось?

— Десять километров. — А сам подумал: я же уже говорил!

— В день-то сколько успеваете сделать?

— Километр. — А сам подумал: и это я сказал!

— Сегодня третье июля, товарищ Гуласпир!

— Совершенно верно, сегодня третье июля. К тринадцатому мы работу закончим.

— Тринадцать — плохое число, — улыбнулся Константинэ.

— Это тоже верно. Тогда мы закончим двенадцатого.

Константинэ велел остановить машину около дома Грамитона, вышел из машины и хотел помочь выйти Гуласпиру, но тот поблагодарил и легко спрыгнул на землю.

— А говорил, что постарел?

— Был стариком, уважаемый Константинэ, а теперь помолодел.

«И раньше здесь дорога была хорошая, широкая, посыпанная гравием, кюветы были зацементированы, а теперь в них полно прелых листьев и мусора. Во дворах бревна, бочки, гравий. На месте будущих домов пока что только фундаменты. Сразу видно, что строительная бригада отдыхает: не слышно ни визга пилы, ни стука топора, ни жиканья рубанка. Тишина… Но это не мертвая тишина! Это просто временное затишье. Завтра начнут возводиться стены домов, вставляться дверные и оконные рамы, крыться крыши… Потом из Херги, Марелиси, Зестафони приедут Кикнавелидзе, Чапичадзе, Кикнадзе, Хидашели, Асабидзе и поселятся в этих новых домах… У этой части деревни, которая всегда звалась Джиноридзевской, останется только старое название. Из Джиноридзе здесь будет жить один лишь Грамитон».

Константинэ окинул взглядом Хемагали.

«Большая когда-то была деревня, больше шестисот дворов. А теперь осталось семнадцать старых домов, в которых живут семнадцать стариков. Это слова Гуласпира Чапичадзе. Первыми здесь поселились Чапичадзе и Кикнавелидзе, а потом уже Джиноридзе. Гуласпир гордится тем, что именно первопоселенцы — Чапичадзе и Кикнавелидзе — спасли Хемагали. Он сказал, что в этой земле лежат кости их предков и здесь же будут похоронены они сами. А ведь так и будет…»

Константинэ открыл калитку Грамитона Джиноридзе и вдруг в нерешительности остановился.

— Может быть, неудобно?

— Ну что вы! — сказал Гуласпир и, первым войдя во двор, крикнул хозяина: — Грамитон, встречай гостей!

— По-моему, дом заперт, — сказал Константинэ и огляделся.

Гуласпир поднялся на веранду и снова громко крикнул:

— Встречай гостей, Грамитон!

За домом кто-то кашлянул.

— Идет, — сообщил Гуласпир, спускаясь во двор.

— Грамитона нет дома, — раздался знакомый голос.

Гуласпир вздрогнул и застыл от удивления, увидев перед собой Ростома Кикнавелидзе.

Пауза.

— Это ты, Ростом?

— Я, дорогой! — спокойно ответил Ростом. Вглядевшись повнимательней, он узнал в спутнике Гуласпира Константинэ Какубери.

— Ты когда приехал? Кто тебя привез? — удивился Гуласпир.

— Я сам, — спокойно ответил Ростом и, пожав руку сначала Константинэ, а потом Гуласпиру, попросил их пройти в дом.

Гуласпира удивило, что Ростом приглашает их в чужой дом, и он сделал вид, что не расслышал приглашения.

— Ты не узнал нашего гостя?

— Как же, узнал. Я на лошади его отца сюда поднялся. Вон она пасется. — Ростом показал в сторону, где когда-то стоял его дом.

Константинэ посмотрел во двор Ростома, там в тени чинары паслась Герша.

«Как заросло травой то место, на котором стоял дом Ростома, да и весь двор тоже! Ветки на яблонях и грушах засохли, стали старыми айвовые и ореховые деревья. А вот камин еще стоит, нет, не камин, конечно, а только его остов, черный и обгоревший!»

— Герша! — громко позвал Константинэ.

Лошадь перестала жевать и, подняв голову, навострила уши.

— Герша! — еще громче крикнул Константинэ.

Лошадь узнала хозяина и с громким ржанием подскакала к забору.

— Так, значит, ты в гостях? — Константинэ приласкал ее, а потом обернулся к Гуласпиру: — А