Стонущие аккорды «Фендера» задели сохранившиеся в ее мозгу трезвые участки, однако времени сообразить, что она делает, не было, потому что музыка толкала ее дальше, – бежать, задыхаясь, по длинной дороге, к которой склонялись росшие вдоль нее деревья; они тянули к ней пальцы своих ветвей, стремились схватить, но, дотянувшись, проходили насквозь, будто были из тумана, и она снова исчезла.

Снова исчезла… Исчезла на всю ночь, одну из тех бесконечных ночей, когда ни к чему на небе искать солнце, ведь, черт возьми, оно тебе и вправду совсем ни к чему.

Пристегните…

Бесконечная ночь; плоть к плоти, не в меблированных комнатах, а в пристанище, где можно пожить подольше. Она повернулась и попыталась бежать, но ночь настигла и бросила ее навзничь.

Хорошо, признай, пусть, на этот раз. Чтобы отпустила.

А теперь – прочь, лечу; неудержимо, как метеор, лечу и заживо горю. Горит воздух, а потом все небо вспыхивает огнем, – так что ж, если уж горит, пусть все сгорит дотла и родится из пламени снова.

Из пламени, вверх, вверх, и через край.

* * *

Флавия, наклонившись над Джиной, обтирала ей лицо чем-то мягким.

– Вот это мы называем настоящим видео, – сказала она серьезно. – Если твои боссы способны принимать искусство только почищенным щеткой с мылом, мы готовы уйти, причем дверью хлопнем громко, и тебя можем забрать с собой. Что «Ди-Ви» способна противопоставить тому, что мы только что сотворили? Да ни фига.

У Джины не было сил даже кивнуть. Одежда насквозь промокла от пота. Флавия снова поднесла кувшинчик к ее губам, напиток ожег горло. Пламя… Джина приподнялась на локте и ухитрилась повернуть голову, лежа на матрасе. Провода висели возле консоли, вполне безобидные теперь. А Том как раз отсоединял свои и посмотрел на нее, тяжело дыша.

– Что мы только что сотворили? – хрипло спросила она.

Флавия широко улыбнулась, отчего ее черты ее золотистого лица заострились и приобрели агрессивное выражение.

– Мы сделали видео по-новому. По-настоящему. К чему вообще эти долбаные гнезда, если не делать настоящее видео? – Она оглянулась куда-то себе через плечо. – Мы закончили. Теперь он может подойти к ней.

Джина снова откинулась на матрас, закрыв рукой глаза. Боже, зачем пускать к ней кого-то сейчас, когда она в таком виде? Послышались шаги по полу подвала и замерли возле нее, а в ней вдруг зажглась надежда, новым ярким пламенем: вдруг он настолько переменился ради машин, что теперь пришел и отыскал ее сам, переменив обычный ход вещей? Она сделала глубокий вдох и отняла руку от глаз.

И впрямь увидела его рядом с собой – живого и, может, более реального, чем прежде.

– А как, черт побери, ты меня отыскал? – спросила она.

– Это было нелегко, – сказал Гейб.

* * *

Лучше он себя уже давно не чувствовал. Да какое там «лучше». Он чувствовал себя великолепно. Просто фантастически великолепно. Нереально.

Фантастически нереальным.

Видео-Марк. Вот она – правда, полная правда и ничего кроме правды.

Он потерял всякую связь с тем мясом, которое держало его в тюрьме почти пятьдесят лет, и испытывал сейчас величайшее облегчение, освободившись от этого груза, сравнимое по величине со всем его существом. Существом. А вот его подлинное внутреннее существо, его личность, постоянно росли, расширялись и обретали величие.

Ощущение огромного пространства, где можно развернуться, было, наверное, под стать тому, что возникает у ребенка, рождающегося на свет после девяти месяцев в тесноте материнского лона. По крайней мере, для него это было так. Кратковременная родовая травма, а потом – гуляй и веселись!

Сколько же лет он провел в аду, заключенным в тисках из мяса? И все те годы напивался, отрывался до безумия в трэше, бэнге, и так до тех пор, пока уже с трудом вообще мог стоять на ногах, не ведая, что достаточно было просто просверлить несколько дырочек в черепе и вырваться из тюрьмы этого прилипчивого мяса.

А… куда?

В собственный контекст. Это все понемногу доходило до него, по чуть-чуть каждый раз, как он садился на провод. Так он для себя называл подключение – сесть на провод.

Время между подключениями растягивалось в скучные промежутки, лишенные всяческих событий, которое надо было пережидать, прежде чем удавалось снова сесть на провод и стать на толику более великим. И провода, эти проводники, подключающие его к машине, только шли ему на пользу, он с каждым разом проникал чуть дальше, устраиваясь в новом контексте. Будто возвращался домой.

Он перестал отсоединяться на время, нужное, чтобы сходить в туалет – к чему, ведь длины проводов хватало. Правда, на коридор ее не хватало, поэтому Марк обрадовался, когда ему разрешили воспользоваться внутренней службой доставки, которая стала доставлять ему пищу на рабочее место, как и шишкам из Команды Наверху, когда кому-то из них приходилось работать сверхурочно. На время приема пищи он теперь тоже не отсоединялся, это занимало всего несколько минут.

А принимая это во внимание, особого смысла отсоединяться и идти к себе в квартиру спать, тоже не было. Яма была просторная, тут сосредотачивалось все необходимое, а звукорежиссер в голове не останавливал музыку ни на минуту.

Он знал, что однажды настанет миг, когда он попытается вернуться обратно в тюрьму своего мяса, но она окажется слишком тесной для него, и он не сможет втиснуться обратно. Когда-то он думал, что у него в мозгу этакая кроличья нора, отнорок бесконечности без всяких границ, по которому он мог лететь, куда заблагорассудится. Может, он сам себе пудрил мозги. Или та нора, при всей своей глубине и ширине, все же имела предел. Или же сужалась понемногу каждый раз, когда он садился на провод, выходя из тюрьмы своего мяса, потому что очень скоро никакая нора ему больше не будет нужна совсем. Как и сам мозг, и все остальное теплое мясо.

* * *

Удачнее решения, чем сесть на провод, он еще в жизни не принимал. В таком виде его мобильность и поле зрения не ограничивало практически ничто. «Ди-Ви» была нашпигована разнообразными системами наблюдения, это он уже знал. И видел камеры, еще когда ходил повсюду ногами. Но куда больше камер, как выяснилось, он не замечал. В прежней инкарнации такое открытие могло привести его в негодование. Но теперь он просто радовался, что у него столько глаз.

Чтобы их закрыть, он погружал взгляд внутрь себя, хотя мог по-прежнему фиксировать происходящее через объективы и записывать в память для последующего просмотра. Кэши для хранения информации можно было пристроить где угодно – в системе была масса неиспользованных резервов. Возможность обнаружения дополнительной информации Марк минимизировал, создавая как можно больше уровней вложенности, формируя для каждой из ссылок по два, три, четыре референта, или даже больше, если хорошенько поискать подходящий участок.