В семнадцатом тоже произошла катастрофа, но, как выходило из разговоров взрослых, это была уже не столь грандиозная катастрофа, как та, древняя. Более того, о катастрофе семнадцатого маститые старцы часто отзывались как о необходимом этапе. Перехода.

К чему?

К новой династии? Или к восстановлению старой?

А что значит старая? Говорили еще и о древней.

В этих различениях Мартин путался. Но один мотив повторялся в разговорах неизменно. И его-то уж юный Мартин Марло осмыслил досконально. Можно сказать, со всех сторон.

Этот мотив состоял в твердом убеждении всех старцев, что катастроф можно было избежать, и что происходили они всегда по одной и той же причине.

Алекс вспомнил, как буквально за несколько дней до последнего исчезновения Марло и он, прихватив три бутылки портвейна, зашли к Гербу, который, сдав свою квартиру в аренду американцу, стал новым соседом Алекса по коммуналке.

Пропустив стаканчиков с десяток неслабого портвешка, он, как это случалось с ним нередко, начал многословно и запутанно жаловаться на бесконечные исторические неудачи «царственных родов». Но в тот день и маститый профи-детективист, литератор Герб, куда-то засунул свою обычную воздержанность и принял на грудь дозу загулявшего слона.

Вероятно, именно поэтому Герб не только «усек», о чем, о каких таких несбывшихся мировых проектах всхлипывает могучий Марло, но и сумел перевести эти всхлипы в более-менее понятную систему обозначений.

Согласно интерпретации Герба, то, о чем так сожалел упившийся Марло, состояло вот в чем. Неудачи царственных родов проистекают из одного корня: из их безблагодатности. Пока с ними была благодать, пока на них был Дух Святой, царство их и власть их стояли крепко. Когда Дух отлетал, династия была обречена.

– Это так было всегда, – с профессорской основательностью поучал осоловевших собутыльников Герб. – Вот, например, еще у древних египтян можно видеть четкое триединство: Бог – фараон – Ка.

– Ты говоришь о Ка-мутеф, особой форме проявления божественного Ка? – уточнил тогда Алекс, блеснув остатками знаний, которые он получил когда-то в Училище.

– Да, – ответил Герб, – Бог выступает «отцом», царь «сыном», а Ка – творческой силой, мощью посредника, связующим звеном между тем и другим.

Пока династия пронизана энергиями Ка-мутеф, она, как бы на крыльях этой энергии, всегда может воспарить, так сказать, к престолу Всевышнего, обратиться непосредственно к Божеству. И именно такие, не растерявшие своей благодатности династии и правили столетиями обширными Империями или Союзами государств. А технически, стало быть, это означало одно: связь со своим персональным Ка-мутеф.

Да, именно персональным, потому что Ка царей имели свои индивидуальные имена.

– При Тутмосе третьем, например, – по-прежнему спокойно говорил Герб, – живое Ка Владыки Двух Стран звалось «победоносным быком, сияющим в Фивах».

– Значит, и Гогенштауфены, и Гогенцоллерны, – на удивление связно для своего состояния, как бы задумчиво протянул Мартин.

– Да, конечно. И Рюриковичи, и Романовы во времена своего высшего могущества имели самую тесную связь со своим персональным Ка. И пока эта связь не прерывалась, они могли творчески реагировать на приход новых времен и в течение длительного времени сохранять или даже упрочивать свои позиции.

– Значит, как ты сказал? Живое Ка Владыки Двух Стран звалось… Клево, Герб. Клево накручено. Скажи, а как звалось это самое живое Ка Российской Империи?

– Я не знаю, – ответил Герб и разлил остатки портвейна по трем стаканам.

– А есть, кто знает?

– Я думаю, есть.

– Что же он не призовет это живое Ка и тем самым не восстановит престол?

– Возможно, что те, кто знает, не могут. А те, кто могут, не знают.

– Как это возможно, Герб? – вмешался тут уже Алекс. – Кто может, тот может только потому, что знает. Знание – сила. А иной силы не бывает. Не так ли? – Сам Алекс знал выход из этого лабиринта, но хотел услышать мнение Герба. Потому что у Герба, как, впрочем, и у Марло, могло быть только Мнение. Знать, о чем по-настоящему идет речь, из них трех мог только Алекс.

Но Герб был очень умен, умен и проницателен. И этим он несколько сокращал дистанцию между собой и теми, кто был по праву рождения или инициации Посвященным в подводные, океанические глубины мировой истории.

– Знать можно на разных уровнях, – ответил он Алексу, – даже на многих. Часто ведь человек знает что-то, но не знает, что он это знает. Не знает, не осознает самого этого факта.

– Не темни, – прохрипел Марло, вращая, как припадочный, налитыми кровью белками глаз, – говори, ты что-нибудь сам знаешь?

– Я только могу предположить. Во-первых, что, разумеется, такие люди есть. И во-вторых, что, может быть, даже и среди нас трех хотя бы один – из таких.

– Из тех, кто знает живое имя Ка? – еще более возбудился Марло.

– Да. Но кто именно из нас троих знающий, гадать бесполезно. Он, вероятно, и сам этого не осознает.

– Ну нет, я-то осознаю. Я знаю, что я знаю. И это то, что это не я. Значит, кто-то из вас двух: ты, Герб, или ты, Алекс. Вас, кстати, ни того, ни другого, никогда в жизни не избивали до беспамятства?

– Меня нет, – быстро ответил Герб.

– Про себя не могу ничего сказать, – уклончиво сказал Алекс. – Круглый сирота, с детства скитался, бродяжничал, убегал из детских домов. Ловили и водворяли. Может, что-то и было. Ты же понимаешь, при таком образе жизни чего только не случалось?

– Врешь, Алекс, – размазывая щеки по столу, вырубался на глазах Марло. – Это ты! Ты и есть! Скажи, Герб, я не прав?

– Смотря в каком смысле, – продолжал уклоняться Герб. Но Алекс заметил, что и он смотрит на него с каким-то странным, приценочным интересом.

– Вы не туда идете, – сказал тогда он им со всей аккуратностью, которую позволяло количество выпитого. – Вы едете не в ту степь. Ведь ты же сам сказал, Герб, что у каждого царского Дома, у каждой династии должен быть свой, персональный Ка. Со своим индивидуальным именем.

– Ну, и что получается? – мгновенно трезвея, как это умел он один, спросил Мартин.

– А вот я вас тогда и спрашиваю: что же получается? И прежде всего тебя, Герб. Раз уж ты все это фараоново хозяйство нам разобъяснил. Ты говоришь, что, возможно, кто-то из нас троих – Посвященный.

– Я только предполагаю.

– Оставь. Мы не в суде. Итак, кто-то посвященный. Но, дорогой мой, единственный и неповторимый, да святится твой лучший триллер среди бестселлеров мира, во что? Вот в чем вопрос. Во что мог бы предположительно быть посвящен один из нас?

– Как, во что? Он может знать имя. Вот именно, персональное имя Ка-мутефа, связь с которым была утрачена одной из рухнувших в начале двадцатого века династии.