– Вот именно, Герб, «одной из…». Ты хоть прислушайся сам, в какую паутину ты нас завлек. Вот перед тобой, например, благородный человек Мартин Марло. И он благородно-трагически стремится восстановить связь времен. Или хотя бы нащупать остатки порванных нитей. Ничего, кроме уважения, такой человек и его стремления вызвать не могут.

– Мы все уважаем Мартина, – с готовностью подтвердил «прибывающий в порт назначения» литератор Герб. – Марло мой друг, и ни о чем другом не может быть и речи.

– Теперь заметим себе, – продолжал Алекс, – что Мартин возглавляет в нашей пивной партию монархистов и никогда этого не скрывает. Даже когда находится в несвойственном ему абсолютно трезвом виде. Следует также отметить, что он неоднократно, не реагируя даже на появление милицейского патруля, запевал «Боже, царя храни» и «Бог, храни королеву», соответственно на русском и английском языках.

– Зачем ты нам говоришь то, что мы и так знаем? – вежливо спросил Герб. – То, что Марло не обращает внимание на патруль, это, кстати говоря, совершенно естественно. Он все-таки дворянин.

– Мартин монархист, но какой монархии? Неизвестно. Тогда при чем здесь имя персонального Ка-мутефа какой-либо конкретной династии?

– Вы оба зарапортовались, – вмешался практически трезвым голосом Марло, – и ты, Герб, и ты, Алекс. Вы ходите по кругу. А на этом маршруте к центру не приблизиться.

Мне не нужно индивидуальное имя персонального Ка-мутефа какой-либо конкретной династии. И я думаю, что если, например, в Румынию вернется король Михай, то это произойдет не только потому, что он – Гогенцоллерн.

– А почему же еще? – спросил Алекс.

– Потому что его возвращение, если, повторяюсь, таковое состоится, будет согласовано и поддержано… умными людьми. Назовем это так.

– Да где ж их взять, ластарь ты наш ненаглядный? – всплеснул ручками Герб.

– Ясно, – продолжал гнуть свою линию Марло, – что это не люди из спецслужб. Идея монархии выше идеи спецслужбы. Обе они, конечно, суть вещицы вполне эзотерические. Но все-таки в иерархии бытия структура царей расположена выше структуры спецслужб. Итак, эти искомые нами умные люди, – хотя все это условно, и ум может оказаться здесь вовсе даже и не на первом месте, – не «агенты, которые пришли с холода» или хрен его знает еще откуда. И так же очевидно, что они – не политики. Потому что те еще ничтожнее и, значит, еще бесполезнее для нас, чем секретчики. Тогда, кто же они? – и Марло строгим взглядом оглядел двух присмиревших собутыльников. – Частичный ответ я уже дал в предыдущих размышлениях. А именно: нам нужен выход на структуру, которая находится выше структуры царей. Или уж, в крайнем случае, не ниже. Только в этом случае возможно взаимодействие и реальная отдача от него.

– Что это может быть за структура? – спросил Герб. – Тайные религиозные ордена? Суфии? Кто или что?

– Внешне такая структура может принять любые формы, – небрежно ответил Марло. – От самых экзотических, как, например, руководство братством глухонемых нищих, до самых респектабельных, если даже не сказать рутинных. Ну, например, руководящее ядро преподавателей какого-нибудь известного учебного заведения. Скажем, для смеха, Московского государственного университета. МГУ, с вашего разрешения.

При оглашении этой дикой идеи о заговоре неких преподавателей некоего учебного заведения Марло почему-то с особой строгостью посмотрел на Алекса. Но тот, разумеется, и ухом не повел, то есть продолжал слушать алко-фантаста с прежним вниманием.

– Царства рушились, – продолжал Марло, – только когда цари утрачивали связь с теми, кто был им равен, а может, даже и выше их. И они восстанавливались, и династии снова всходили на трон, когда связь снова возникала. И союз двух сил упрочивался, оставаясь нерасторжимым в течение иногда тысячелетий.

– А если конкретней, Мартин? – произнес Герб, вставая со своего места.

И еще неизвестно, не отмахнулся бы от него Марло, как от мелкого насекомого, если бы Герб заострил вопрос на ровном месте. Но Герб был велик в этот момент. Потому что он открыл кухонный шкафчик, пошуровал в его недрах и достал оттуда пузатую склянку виски «Джонни Уокер», мир праху его. Это уже был удар по психике за пределами запрещенных. Демонстрация чуда, после которого можно уже смело разуваться и босиком гулять по облакам.

– Конкретней не могу, Герб. Конкретней ничего нет. И поэтому я конченный человек и алкоголик.

– Ну допустим, это ты не поэтому, а просто потому, что тебе так приятно…

– Но не подумайте, – как ни в чем не бывало продолжил Марло, наливая себе первую, на палец бегемота, порцию «Джонни Уокера», – что в моей голове ничего не осталось. Что в ней только мрак и туман.

– Что же у тебя еще, Мартин? – с непонятным упорством подзадоривал его Герб. – Чего ты ищешь? Быть может, это совсем рядом? И если бы ты поделился с нами, то мы, может быть, хоть чем-то смогли бы помочь.

– Ты, Герб, всю жизнь влюблен в Валентину. Ну, по крайней мере, всю ее московскую жизнь.

– Мартин!

– Да ладно тебе, мы все здесь пьяны, я правильно говорю, Алекс? Вон, кстати, посмотри на Алекса. Сколько пьет человек, а Валентина теперь вокруг него увивается.

– Я тебя прошу, Мартин. Я не пожалел последнего вискаря, но не для того…

– А для чего? Ли-те-ра-тор! Ты же литератор, от слова «литера» – «буква». И ты же, буквица, из Божьего сада, еще меня и не уважаешь.

– Давай вернемся к прежнему разговору. А кто кого уважает, это уж на самый кончик припасем.

– А мы прежнего и не покидали, голубь мира. Валентина почему-то решила, что я для нее устарел и неперспективен. А? Каково? Это я-то, Мартин Марло? Посмотри теперь на меня и скажи: могу ли я для кого-либо устареть?

– Нет, Мартин. Это невозможно. Ты, как древнегреческий бог, беспутный, но вечный.

– Ну так вот. А она вот на этого меня променяла, – и он мотнул головой в сторону Алекса.

– И что ты по этому поводу думаешь? – спросил Герб.

– Нечего тут особо и думать, – с готовностью отвечал Мартин как человек, для которого не существовало проблем, кроме факта собственного рождения. – Это те дачные змеи ее настроили. А точнее, перенастроили.

– Кто? Какие змеи?

– Ты слышал когда-нибудь такую фамилию – Рейнгольд?

– Что-то припоминаю из истории… Но туманно.

– Вот то-то, что туманно. Да ясней тебе и не надо. И не из истории, а из самой суть современности, ядрена матрена. А звать ее Виктория, если это тебе чего-нибудь говорит. Вика. И у нашей Вики есть дочурка Римма.

– Ну и что? – спросил Герб.

– Вот ты у них и спроси, почему это я для Валентины устарел. А вот сей, запорожец и победитель, наш друг Алекс, отнюдь нет. Вот он не устарел, а совсем наоборот.

Хотя Валентина меня любила, почему нет? Ничего худого не могу сказать. Может, она почуяла, что мне вообще хана? Что меня должны, выражаясь старомодно, ликвидировать?