Внезапно всегда прямой и строгий Поль сгорбился, осел разрушенным Карфагеном. С усилием повернул голову, уставился в окно:

– Костяков обнаружил связь через несколько фирм той конторы, где мы приобрели программу. Она через подставные фонды и офшоры принадлежит Солодову, так что он вовсе не прекратил работать. Просто передал основное управление. В принципе, программа очень даже неплохая. Я так понял, что не мы одни её приобрели. У этого подонка, видимо, были большие аппетиты. Стоит она, конечно, громадных денег. Но Сергей доделает её, и она будет полезна.

У него был обыск. Костяков выполнил твоё задание, но нашёл совсем немного, этот ублюдок умеет затирать следы.

Тут Верлен замолчал, потом, словно споткнувшись, устало продолжил:

– Ты прости, что я тебе не поверил. Но ты могла попросить меня о помощи.

Майя с горечью проговорила:

– Я подозревала… тебя. Потому что ты… не доверял мне. Ты не учёл… в своих расчётах… человека. Его чувства. Его потери. Его мотивы. Ты теперь понимаешь, зачем он?.. зачем он всё это делал? Что он потерял?

Банкир понимал, что его дочь права:

– Я знал, конечно, на что способны чувствительные люди, но никогда не получал подтверждения, что чувства могут быть гораздо важнее бизнеса. Большого бизнеса, я имею в виду. Что они перекраивают самые хитрые схемы. Оказалось, что и в нашей среде есть такие сумасшедшие, которые идут напролом, не соблюдая законов дела. Солодов, когда мы его проверяли сразу после убийства, показался мне хладнокровным бизнесменом, без страстей. Я не знал про его жену и Марту, – пожал плечами, словно оправдываясь: «Никто же не знал…».

Дочь наконец открыла глаза:

– Ты мог… быть со мной честным. О Марте. О поисках. Если бы ты… услышал меня. До того, как я начала… Или там, в Екатеринбурге…

Верлену стало жарко. Он потянул на себя створку узорчатого окна и нашёл в себе силы признать вслух очевидное:

– Я не понимал. Я ошибся. Теперь я знаю.

Майя снова сомкнула веки: «Если бы ты меня услышал, я бы никогда не пошла в эту школу. Не поехала в Петергоф. Не ощутила всей кожей пения залива, не увидела бездонный свод, не влюбилась… И осталась бы на всю жизнь с пустыми глазницами, не зная, как это прекрасно – свихнуться по человеку…».

– Знаешь, père… Я устала. Устала от того, что… ты не доверяешь мне… Ты… отравил меня подозрительностью… Ты… чуть не сломал меня. Ты оказался жесток. Ко мне. Но спасибо тебе. А сейчас оставь меня, пожалуйста.

Замолчала, прислушиваясь. Отец ничего не ответил, только скрипнуло кресло под весом длинного сухого тела: видимо, не ушёл, а просто сел. Через какое-то время девушка снова забылась.

* * *

Шамблен появился ближе к вечеру, он зашёл в палату, воровато оглядываясь, будто боялся, что его обнаружат и выставят вон. Подошёл к кровати, наклонился, тронув своим тонким ароматом уже одуревшее от больничных запахов обоняние директора, нежно прикоснулся губами к щеке:

– Не буду спрашивать, как ты. Выглядишь паршиво – и так понятно.

Провёл твёрдой ладонью по смуглой осунувшейся щеке, подтянул стул поближе и сел совсем рядом, взял правую руку в свою, на сумасшедше-молчаливый вопросительный взгляд ответил:

– Сначала мы её потеряли.

Майя дёрнулась, он погладил её, удерживая, не называя имён:

– Она уехала от тебя в школу и исчезла. Машина была на стоянке три дня. Видимо, вместе с телефоном. Потом мы её вычислили. Она жила у подруги, с которой обычно танцует номера. Потом съехала. Ты знаешь, что она сняла квартиру?

Согласно чуть двинула головой. Анри напрягся, но смог произнести спокойно:

– Теперь она живёт там. Но с ней всё время партнёрша. Может, они сняли квартиру на двоих.

Верлен сипло проговорила, косясь на забинтованные плечо и грудь:

– Она знает?

Шамблен покачал головой:

– Думаю, что нет. Не звонила?

Майя откинулась на подушки, сжимая веки, под которыми немилосердно жгло от сдерживаемых слёз:

– Она поссорилась со мной в то утро. Серьёзно поссорилась. Насовсем, наверное. Не думаю, что позвонит. Хотя… не знаю. Я не знаю, где мой телефон.

Шамблен обеспокоенно сжал кулак и снова начал говорить:

– Через три дня она опять стала наезжать к тебе. Стояла подолгу, потом уезжала. Несколько раз поднималась, но квартиру не открывала. Точно знаю, потому что сигнализация не срабатывала. Позавчера она пришла в банк. Охранник сказал ей, что ты уехала в Париж и неизвестно, когда вернёшься. Может быть, я позвоню ей, скажу, где ты и что с тобой? Может, вы помиритесь?

Она вспомнила, с какой ненавистью Диана смотрела на неё перед тем, как сбежать, и поняла, что ещё одного такого взгляда не выдержит. Не открывая глаз, прошептала:

– Не надо. Найди телефон, проверь его. Думаю, если бы хотела, позвонила уже.

Шамблен поднялся, заглянул в тумбочку, на стол – телефона не было.

– Скорее всего, он у тебя дома. Ты говорить всё равно не можешь, ни зарядить его, ни поднять… Я попробую уговорить Софи показать мне его.

Верлен приоткрыла глаза:

– Пресса?

Зам (пусть, по мнению отца, и бывший) отрицательно покачал головой:

– Мы успели буквально в пять минут. Никто ничего не знает. Полицию настойчиво попросили обойтись без имён, тем более что, когда тебя стабилизировали, мы вывезли тебя чартером, но уже здесь ты чуть коньки не отбросила. Ты адски напугала нас, Май.

Верлен пошевелила затёкшими плечами, охнула от боли:

– Хирурги меня на куски порезали?

Анри не стал говорить, что он её предупреждал, что дело плохо кончится, только грустно усмехнулся:

– Ну, примерно так. На самом деле не так всё страшно, только заживать долго будет.

Верлен попыталась пошевелить левой рукой и чуть не потеряла сознание от хлынувшей огнём боли. Стиснула зубы. Тихо попросила:

– Вернись в Петербург, Анри. Присмотри за ней. Конечно, всё закончилось. Я просто хочу знать… знать, как она живёт. Хорошо?

Шамблен тоскливо смотрел в темнеющее за окном небо и думал, что впервые в жизни он сожалеет, что такие отношения оборвались так бессмысленно:

– Хорошо. Только не всё закончилось. Я пообщаюсь ещё с ребятами, кто следствие ведёт. Да и если он очнётся и заговорит, хоть и прогноз у врачей другой, мало ли. Ты же его вообще заперла в его собственном теле не хуже тюрьмы. Он захочет отомстить. Понятно, что мы его разорим, это без вопросов. Не знаю пока, но у нас есть время придумать, куда мы его вывезем. Родственников у него нет, а мы можем его забрать и пристроить куда-нибудь в глушь, не знаю, в богадельню, где никто не говорит ни по-русски, ни по-английски, никак. Надо будет поразмыслить.