предлогом проверки пожарной безопасности. Деревенский чиновник, который когда-то призывал меня «быть смелее», с глазу на глаз сказал моему другу: «Предупреди Ай Вэйвэя — он серьезно влип. Скажи ему, чтобы перестал делать все эти штуки, которые нравятся иностранцам, но задевают чувства китайцев». Вскоре после этого рядом с Чжао Чжао остановилась машина. Водитель открыл окно и сказал ему, что в деревне для слежки за мной разместилось восемнадцать человек.

Конечно, я понимал угрозу, поскольку сосуществовал с ней каждый день. Моя защита своих прав, мое умонастроение, мое самоощущение, мое мировоззрение — все это формировалось под влиянием этой угрозы. Неважно, сколько человек за мной следит — восемнадцать или восемнадцать сотен, — это меня не остановит, я буду и дальше делать то, что должен.

Утром 3 апреля 2011 года в доме было тихо, как обычно. Сяо Пан, мой водитель, отнес мою черную дорожную сумку в багажник. Мы собирались ехать в аэропорт, до которого было двадцать минут езды. У меня был билет на рейс в Тайбэй с остановкой в Гонконге. Осенью должно было состояться открытие моей персональной выставки в Музее изобразительных искусств Тайбэя.

Я положил в сумку шесть футболок, шесть пар нижнего белья, шесть пар носков, ноутбук и камеру. С тех пор, как родился Ай Лао, мы с Ван Фэнь проводили дни вместе, а вечерами я возвращался в Цаочанди. Там мы жили с Лу Цин — вполне мирно, но у каждого была своя жизнь, не связанная с другим. Обычно Лу Цин готовила мне десятидневный запас лекарств от высокого давления и диабета, но в этот раз почему-то положила в пластиковый пакет лекарств на два месяца, а также записку с напоминанием, как их принимать. Хотя мы больше не были близки, она, как обычно, проводила меня до ворот.

На заднем сиденье машины находилась моя новая помощница, Дженнифер Ын — молодая канадка, с которой я несколько месяцев назад познакомился в Twitter. Это была наша первая совместная поездка за границу. Около восьми часов утра мы прошли регистрацию и собирались проходить таможенный контроль, держа в руках паспорта и посадочные талоны. Зал вылетов был почти пуст; мы встали в разные очереди и стали ждать. Дженнифер оказалась первой. Пограничник взял телефон и стал куда-то звонить, глядя в ее паспорт, потом появился полицейский и отвел ее в сторону. Что-то было неладно.

Подошла моя очередь. Пограничник открыл паспорт и поднял голову, принявшись пристально меня рассматривать. Я уже знал, что будет дальше. Другие полицейские, рассредоточенные по всему залу, направились в мою сторону, а инспектор жестом пригласил меня в комнату слева. «Зачем вы это делаете?» — спросил я. А он ответил, что меня признали угрозой государственной безопасности. Дженнифер пропала из вида.

Несколько агентов государственной безопасности втиснулись вместе со мной в комнатку. «Давайте найдем место для беседы», — сказал мне старший и попросил передать ему мой мобильный телефон. В ответ я вытащил батарейку из своей Nokia. Мы поехали на лифте на первый этаж и прошли к белому фургону, припаркованному на другой стороне дороги. Я узнал человека, который пару дней назад приходил ко мне в студию под предлогом переписи населения. «Прости меня за это, старина Ай», — сказал он, открывая дверь.

Я сел на заднее сиденье между двумя людьми в штатском. Старший обернулся с переднего сиденья и вытащил черный мешок с надписью «Подозреваемый», велев мне надеть его на голову. Он был сшит из такой толстой ткани, что не пропускал воздух. Когда я пожаловался, он забрал мешок обратно и попытался ключом проделать в нем несколько отверстий. У него не получилось продырявить плотную ткань, так что он протянул его обратно со словами: «Придется привыкнуть». После этого, с мешком на голове, я уже ничего не видел.

Полное название ведомства, занимающегося государственной безопасностью, — Министерство общественной безопасности КНР, и его деятельность держат в тайне. Поскольку «государственная безопасность»

по-китайски звучит так же, как «национальное достояние» в интернете ее агентов часто называют «пандами». Их главные мишени — политические диссиденты, негосударственные организации и правозащитники.

Пока мы ехали, сидящие по бокам от меня агенты крепко сжимали мои предплечья. Куда мы ехали? И что там произойдет? Я не знал. Мне оставалось только расслабиться и спокойно дышать. Но вскоре я почувствовал удушье, а по лицу потек пот. Я думал, что подобное рано или поздно может произойти, но, когда это случилось на самом деле, все казалось нереальным. Вспоминались сцены похищения людей в кино, и я будто наблюдал со стороны, как везут кого-то другого.

Мне показалось, что машина едет на север, и я начал гадать, не в Циньчэнскую ли тюрьму мы направляемся, — она на северной окраине Пекина и известна тем, что там обычно держат политзаключенных. Всего три дня назад я был неподалеку от нее, собирая землянику вместе с Ван Фэнь и Ай Лао, и показал им издалека здание тюрьмы, которое маячило за тополями. «Хорошо, что они знают, где это», — подумал я.

Я пытался запоминать все повороты по ходу движения, но от этого меня стало клонить в сон. Прошло больше часа, и вот машина замедлилась, а потом, пройдя несколько блокпостов, остановилась. Агенты молча вытащили меня из машины, и мы вошли в помещение, где меня повели вверх по винтовой лестнице. Она была слишком узкой, чтобы идти плечом к плечу, так что один шел впереди, и мы поднимались по ступеням боком. На полпути они передумали, и мы вернулись на первый этаж. Я почувствовал под ногами ковер, когда мы входили в комнату, где меня усадили на деревянное кресло с круглой спинкой.

Около сорока минут прошло в молчании, а потом мне сказали встать и сняли мешок. Передо мной стоял высокий, мускулистый тип вроде тех, кого обычно ожидаешь увидеть в кино в такой сцене. Я чувствовал, что он наслаждается моментом. Другой мужчина, пониже ростом, обшарил меня и забрал ремень, телефон и бумажник, а потом приковал мою правую руку наручниками к подлокотнику. Наручники были тяжелыми и холодными, как лед.

Молодой человек в тренировочном костюме Nike — внешне он немного напоминал спортсмена — сидел на стуле в трех футах от меня и, не моргая, наблюдал за мной, положив ладони на бедра. Узкие глаза с тяжелыми веками на его молодом лице смотрели на меня безучастно. Этот пустой взгляд, как у каменного истукана,