я объяснил цель демонстрации, не исключая при этом возможных репрессий со стороны властей в ответ на наши действия. Спустя год, когда меня допрашивали, я узнал, что участие в этом протесте стало одной из причин моего задержания.

В марте 2010 года мне дважды представился случай рассказать о своем сопротивлении государственной цензуре. В первый раз это было на международном литературном фестивале lit.COLOGNE, где я вступил с дискуссию с Гертой Мюллер — уроженкой Румынии, получившей Нобелевскую премию. Перед началом мероприятия она спросила меня за кулисами, нервничаю ли я, и добавила, что сама всегда на взводе перед выступлением. Но Герта оказалась великолепным оратором, и ее миниатюрность лишь подчеркивала остроту ее наблюдений. Когда Румыния была коммунистическим государством, органы государственной безопасности третировали Герту, пытаясь завербовать. Но она отказалась шпионить за людьми. Она сказала полиции, что если когда-либо на это согласится, то перестанет быть собой. Вместо этого Герта всю жизнь боролась с тоталитаризмом, говорила и писала от имени людей, которых погубил режим. Она отказывалась забывать прошлое и поступаться принципами.

Герта задала мне вопрос: не переоцениваю ли я способность интернета способствовать переменам? Сама она сомневалась в том, что его влияние так велико: она признавала, что вдохновить молодых легко и у них может появиться ощущение, будто они способны существенно изменить общество, но диктаторы заносчивы, и они арестуют и убьют, кого захотят. Вероятно, она права, согласился я: простое порицание тоталитаризма не приведет к трансформации общества в целом, настоящие перемены требуют благоприятных условий. Тем не менее я все же считал сопротивление важным. «Если я найду одну свечку в кромешной темноте, — сказал я, — то обязательно зажгу ее. У меня нет другого выбора». Как бы власти ни пытались заткнуть мне рот, я всегда буду стремиться к тому, чтобы мой голос был услышан.

Через несколько дней я проводил в нью-йоркском Центре средств массовой информации Пейли видеоконференцию с Джеком Дорси, основателем Twitter, и Ричардом Мак-Манусом, создателем блога о технологиях ReadWriteWeb. Мне было интересно, почему не существует версии Twitter на китайском, и Дорси ответил, что этому препятствует техническая проблема, решение которой требует времени. Он только недавно узнал, что Twitter заблокирован в Китае. Я говорил о социальных сетях и цифровом активизме в Китае, о написании твитов на китайском, об уходе Google с китайского рынка и о том, что в интернете запрещены сами слова «Ай Вэйвэй». Я объяснил, что интернет в Китае подвергается строгой цензуре, а YouTube, Facebook[43] и Twitter недоступны обычным пользователям. Существуют подражательные клоны Facebook[44] и Twitter, но они служат инструментами государственной пропаганды, и их содержимое строго контролируется.

Я отметил преимущества использования в твитах китайских иероглифов в сравнении с латиницей, так как на одном и том же пространстве можно разместить в три раза больше информации. Когда я распространял в Twitter какую-либо новость, в Китае ее читала огромная аудитория, так как множество технически подкованных пользователей умели обходить запреты. Когда в 2009 году закрыли Fanfou, его пользователи перешли в Twitter. Потом заблокировали Twitter, но цензоры не смогли его истребить до конца, и многие журналисты, юристы и активисты продолжали его использовать. Однако в начале 2011 года китайская пользовательская база Twitter понесла серьезнейшие потери, когда несколько десятков активных пользователей арестовали, поместили под домашний арест или «пригласили на чай». Многие из них так и не вернулись в Twitter.

Месяцами я писал твиты то об одном, то о другом скандальном происшествии и при этом умудрялся оставаться онлайн, несмотря на прямую критику китайских властей. Когда пришло время вопросов слушателей, меня спросили, помогло ли мне прославиться то, что я сын известного поэта. В ответ я пошутил: «Если бы Twitter появился раньше, то сейчас моя слава уже превзошла бы отцовскую». Это могло прозвучать чересчур самонадеянно, но сказанное отражало правду о том, какое внимание привлекали мои твиты.

В то же время я выразил надежду, что однажды необходимость писать в Twitter пропадет. Интернет-активность начинала мне приедаться. В частности, писать твиты стало слишком просто, а я, овладев каким-либо навыком, чувствую пресыщение и не хочу делать это снова и снова. Соответственно настал момент, когда я на некоторое время действительно перестал появляться в Twitter.

Документальные фильмы были где-то посередине между моим исступленным ведением блога в Twitter и медленным развитием арт-проектов в реальном мире. Сейчас я уже сбился со счета, сколько документальных фильмов мы сделали; едва закончив работу, мы выкладывали их в интернет. В Китае, где свобода самовыражения никогда не была нормой, не так-то просто сделать свою работу доступной для других. Но я нашел способ.

Почти все наши фильмы касались острых политических тем, и из каналов дистрибуции нам были доступны только загрузка в интернет или рассылка DVD. О публичных показах не могло быть и речи. В конце 2009 года я начал раздавать копии своих фильмов на физических носителях: двадцать тысяч копий «Сказки» на дисках, двадцать пять тысяч копий «Нарушения спокойствия», пять тысяч копий «Щек маленькой девочки», двадцать тысяч копий «Одного затворника» и тысячи других. Каждый диск был красиво оформлен, почти как стильный подарок. В 2010 году и начале 2011 года мы сняли «Цветы прекрасны и луна полна» (Hua Hao Yue Yuan) о двух молодых активистах, преследуемых властями, «Очень жаль» (сиквел «Нарушения общественного порядка»), «Ордос 100» (Ordos 100) о том, как сто архитекторов со всего мира участвовали в проекте постройки нового города во Внутренней Монголии, «Пустыню Мала» (The Mala Desert) о противостоянии свободомыслящего пользователя и проправительственного интернет-тролля и «Мирный Юэцин» (Ping'an Yueqing) о подозрении в убийстве деревенского старосты.

Мы с Ван Фэнь не жили вместе, но виделись каждый день и водили Ай Лао, которому уже было больше года, в лучшее место для игр — местный парк. Так как воздух в Пекине был очень плохой и мальчик часто простужался и лежал с температурой, мы постоянно ходили с ним к врачу. В свободное от ухода за ребенком время Ван Фэнь занималась монтажом документальных фильмов, в чем она была специалистом, хотя политика не так занимала ее, как меня. Со времени проведения «Гражданского расследования» деревня Цаочанди, взбудораженная нашей командой, стала центром свободы и сопротивления. К слову сказать, я никогда не мог с уверенностью назвать число членов нашей команды, как не знал и того, сколько кошек бродит по нашей территории.

В апреле 2010 года, в преддверии второй годовщины трагического землетрясения в Сычуани, я с помощью добровольцев организовал поминальное мероприятие под лозунгом «Уважай