Матвей задернул штору и повернулся. Юджин опускал карту на вершину домика. Роман, подперев подбородок кулаком, следил за процессом. Но бывший учитель тоже врал: Матвей чувствовал, что старик смотрел ему в спину все то время, пока стоял у окна.

А врал ли Юджин? Ответа не было. Уличить не получилось ни разу, но разве это доказательство?

Матвей забрался с ногами в кресло, оно трещало и скрипело. «Не хочу в Сент-Невей!» – повторил снова. Уперся лбом в колени, закрыл глаза – и вдруг «провалился».

…Степь под полуночным небом. Густая трава, высокие метелки иван-чая, пушистые островки ковыля. Ветер пахнет далекой водой. Нужно туда, к реке! Матвей привстал на стременах, вглядываясь в темноту. Рядом другие всадники, такие же парни, но в одежде из разных времен: домотканая рубаха, гимнастерка военных лет, форменная курточка с железными пуговицами, узкий камзол. Один обернулся, и сейчас Матвей узнал его – по старой фотографии, висевшей на стене у Романа.

– Валька!

Мальчишка махнул рукой и послал коня в галоп.

За ним!

Небо, прошитое иглами звезд, понеслось в лицо. Рвались невидимые линии созвездий, тасовались и складывались в рисунки заново.

– Ивка! Иволга! – крикнул кто-то, и светловолосый паренек придержал коня. Отстал.

Матвей не оглянулся. Только вперед! Туда, где черная степь с серебристыми пятнами ковыля смыкается с черно-серебристым небом. Земля пошла вверх, сначала полого, потом круче и круче. На всем скаку Матвей взлетел на холм. Небо над головой – рукой дотянуться можно. Небо внизу – звезды отражаются в речной глади. А посредине висит огромный лунный шар. Светится, переливается, точно елочная игрушка. Совсем не страшный.

Слышались голоса:

– Пока!

– …в гости! Игорь, слышишь?

– Димка! До завтра!

Мальчишки, перекликаясь, разъезжались с холма в разные стороны. Матвей тоже крикнул им вслед:

– Встретимся!

Он остался один и какое-то время разглядывал луну, удивляясь: оказывается, она красивая. Потом медленно повернул голову. У излучины реки темнел небольшой лесок. Полускрытый деревьями, виднелся дом. У него светились окна.

Матвей подобрал повод, но тут его окликнули:

«Подожди!»

Обернулся. Снизу, из темной лощины, поднимался всадник. Весь в черном, и только лицо бледнело в лунном свете.

«Здравствуй. Не помнишь меня?»

Матвею, несмотря на теплую ночь, стало зябко. В этом человеке с уставшими глазами трудно было признать Пса, того самого, что первым поприветствовал его на жарком летнем дворе. Но Матвей узнал. Крикнул со злостью:

– Зачем ты – здесь?!

«Я должен».

Слова возникали в голове Матвея так быстро, словно Пес говорил вслух:

«Из любого правила есть исключения. Тебе еще рано ехать в Сент-Невей, но потом будет поздно. Думай. Не позволяй гневу взять над собой верх. Ищи другой выход. Верю в тебя. И… прости меня».

– За что?

Пес не ответил. Матвей снова был один на холме.

В доме все так же светились окна.

Матвей пустил коня неторопливым шагом вниз, но земля круто оборвалась…

…Открыл глаза. В комнате ничего не изменилось: Юджин выкладывал карты и следил за его руками старый учитель.

Интересно, а у других л-реев было такое?

Матвей потер затылок. Ему ни разу не удавалось добраться до дома, но лица мальчишек он видел все отчетливее и отчетливее.

А вот Пес пришел в этот сон – сон ли? – впервые.

За окном прошумели машины, послышались голоса – возмущались телевизионщики, – и почти сразу же зазвонил телефон. Пришлось выбираться из кресла.

– Еще раз здравствуйте, майор. Да, я вижу. – Матвей помолчал в трубку. И кой черт Псов понесло на север? – Везите в Сент-Невей.

…К утру камни намокли от росы и стали скользкими. Влажным было все: одежда, рюкзак, разодранные кроссовки. Ник жался к костерку, кутаясь в камуфляжную куртку. От куртки пахло кровью – ее сняли с убитого. Сработала «растяжка».

– Ешь, пацан.

Ему сунули консервную банку. В горячей воде плавали крупинки каши и волокна тушенки. Ник еле удержал: пальцы мелко дрожали. Он устал. Раньше у носилок менялись пара на пару, теперь взрослых осталось трое. Поклажу разделили заново, и рюкзак Ника стал тяжелее.

Застонал лейтенант. Рыжий приподнял ему голову и попытался влить между распухших губ бульон.

Ник понюхал содержимое банки. Спазмом сдавило горло. Выпустить банку из рук, чтобы взять ложку, он побоялся – не удержит снова – и стал, обжигаясь, хлебать через край, не думая, что может порезать губы. Мясные волокна ловил языком и прижимал к нёбу, глотать сразу было жалко.

Сержант расколол ножом засохший кусок хлеба, смел в рот ладонью крошки. Жевал медленно, глядя, как сквозь туман проступают горы. Восходящее солнце накаляло воздух.

– Значится, так. С грузом мы не пройдем. Все одно помрет со дня на день, а нам сидеть и ждать резону нету, в холку дышат.

Рыжий махнул ресницами и снова наклонился над лейтенантом.

– Брось, – коротко приказал Задница. – Ему уже по хрену.

Оглянулся Рыжий – на Пашку, на сержанта. Пашка размачивал сухарь, сосредоточенно заглядывая в консервную банку.

Сержант расстегнул кобуру.

– Отойди. Чего вылупился? Тут расклад простой: или ему сейчас, или нам всем попозже. Понял?

Ник смотрел, как Рыжий втянул голову в плечи и так, сидя, пополз от лейтенанта, отталкиваясь пятками и елозя по камням задницей.

Сержант подошел вплотную к носилкам. Коротко ударил выстрел.

Ник прикусил край консервной банки. Резануло по губам жестью, и рот наполнился кровью. Проглотил ее вместе с тушенкой.

– Беритесь. Вон там, в щели, завалим.

– Погоди, – встал Пашка. – Раздеть надо. А то пацан у нас в горах замерзнет.

Сержант обернулся. Ник снова глотнул, пропихивая в горло солоноватый комок. Глаза у Задницы были точно свинцовые плошки.

– Я же сказал, с грузом мы не пройдем.

Шумно задышал Рыжий, всхлипывая и шмыгая носом. Ник посмотрел на него и опять повернулся к сержанту. Пистолет поднимался медленно. Так же медленно шагнул вперед Пашка.

«Бежать!» Но он так устал.

Коротко звякнув о камни, выпала из рук консервная банка. На миг стало жалко, что не успел доесть.

Ник закрыл глаза. «Пусть. Все равно».

– А вот этого не надо, – услышал он вкрадчивый Пашкин голос. – Нам, сержант, вместе идти. Мало ли что в горах бывает.

Задница выматерился: