Весь класс приняли в октябрята. А его сравняли с второгодником, которого успешно готовили для спецшколы. Такого удара исподтишка Славка не ожидал. Горючая слеза было глаз обожгла, но по щеке не прокатилась.

Сам он бы как-нибудь пережил несчастье. Но мама Люда расстроилась пуще всех. Так, что порывалась в тот же вечер, как он вернулся из школы, бежать на разборки к Витольде Леонидовне. Папа Митя еле остановил. Успел сказать: «Еще выскажешь ей свое фря!» Он вообще много таких словечек знал, заковыристых, после которых она сразу внимание на него переключала и забывалась в многословии. Славке же он как-то по особому хмыкнул, намекая, что не стать октябренком – не смертельно. И не очень понятно добавил, что времена изменились в масштабе, а в частности – не везде.

Хорошо ему так говорить, когда он совсем уже большим вырос. И звездочка ни к чему, все равно затеряется на такой широкой груди. А Славке каково? Получается, что он человек второго сорта? Обидно и горько, что никак не может подняться на одну ступеньку со всеми, довлеет над ним детдомовское прошлое. Красная звездочка, купленная заранее, лежит в шкатулке на верхней полке шкафа. Славка теперь иногда достает ее и долго глядит в глаза маленькому Ленину. Вождю какого-то пролетариата. Но переглядеть не может. Рдеет на свету остроконечная звезда, покалывает – что ж ты, братец, оказался недостойным меня?

Сама по себе звездочка не бог весть какое украшение, многие пацаны ее и не носят. Но нет ее – и нет равноправия. Класс теперь поделили на октябрятские звездочки, в каждой по пять человек. И только Славка да этот, кому светит дальняя дорога в спецшколу, – сами с усами. Никому не нужны, никому не интересны, ни с кем не соревнуются. Друг с другом, что ли, соревноваться? Кто больше двоек получит? Спецконтингент – так теперь называет их учительница. Славка хорошо знает, что это обозначает, а второгодник Женька нет – оттого и блаженно лыбится. На Витольду Леонидовну Славка давно уж не обижается. Что с нее взять, она только с виду добрая и то для других. Больше другое волнует и обижает: те же мальчишки, что с ним по улицам запросто по вечерам носятся, в школе сторонятся. Построятся в свои звездочки, важные такие, и делают вид, что не замечают, что он к ним жмется.

Беда, как грозовое электричество, незаметно накапливается. Славка ее кожей чувствовал, привычный к невзгодам. Беспокоился, но относил свою тревогу на холодную зиму. Зимой ему жить было тяжелее, чем летом. Вот наступит оно, и теплое солнышко враз жизнь наладит. Но беда теперь к Славке с другого боку подкрадывалась. Все чаще ссорились папа Митя и мама Люда. Ругались злее, все дольше не мирились. А он страдал за них обоих.

После брани в доме всегда повисала тягостная, муторная тишина. Глухая, как в детском доме, когда все ушли на прогулку, а тебя оставили стоять в углу. В такие часы Славка остро осознавал, что маме Люде хотелось бы иметь своего мальчика: чистенького, кругленького, умненького, послушного. Она любила повторять эти слова, сравнивая его, неряху, с городскими детьми, гуляющими с мамой за ручку. А он совсем не такой, у него даже октябрятской звездочки нет на груди.

Славке жалко маму Люду. Как бы так, думает он, изловчиться, объяснить ей, что надо бы потерпеть еще совсем немного. Не так-то просто пережить детский дом и забыть все, что с ним там было.

Учительница Славку решила совсем доконать плохими оценками. А разве он виноват, что, едва заслышит ее скрипучий голос, все вызубренные знания из головы выдувает? Что же она постоянно кричит: «Бестолочь!» От этого ума не прибавится. Очень уж оно похоже было на другое бранное слово, каким их крыла воспитательница в детдоме.

Не одному Славке достается от Витольды Леонидовны, а кажется – каждое грубое слово в его адрес летит. Язык немеет, мысли текут вяло. И происходит в голове великая путаница. Наверное, все-таки Дихлофос пробил в его памяти незатягивающуюся дырку, сквозь которую бесследно улетучиваются знания? А может, повредилась тогда, в карцере? Приморозилась и никак не оттает? Да мало ли он худого пережил, было отчего помутиться. Духу не хватает поделиться этими мыслями с мамой Людой. Пугать ее не хочется, она и так всякий испуг к себе примеряет. А папа Митя и без того его понимает.

Понимает, да не все. Через день да каждый день стал приходить домой поздно. Славку будит его тяжелый голос, громкий надсадный скрип половиц. Мама Люда встречает его яростным шепотом – высказывает все, что о нем думает. А думает она много нехорошего. Совсем у них разладилось. Костерят друг друга почем зря. Никого не жалеют. А во всем выпивка виновата, пристрастился к ней папа Митя. От нее таким злым стал. А иначе отчего же – ни того ни другого раньше Славка за ним не замечал.

Чтобы не слышать, как они там взахлеб ругаются, Славка трет ладошками уши, шумом глушит их обидные слова. Бывает, папа Митя вваливается посреди ночи к нему в комнату, на ощупь находит кровать, грузно опускается на нее. Пружинистая сетка прогибается, и Славка скатывается в неудобную ложбинку, но молчит, затаившись, как мышь. Пахнет горьким вином, прокуренной рубахой и бедой.

– Не спишь? Знаю, что не спишь, – гладит папа Митя его по голове шершавой рукой. – Чего же ты, Славка, плохо учишься? Ты же не дурнее других, а? Нет, не дурнее, – мотает он пьяной головой, сам с собою споря. – Ты уж давай, не подводи. Мы вот с тобой на пару исправимся к лету, на рыбалку махнем. Я такое рыбное озеро знаю. Карасей там видимо-невидимо. Вот такие – с лопату, – показывает свою огромную ладонь. – Хочешь на рыбалку?

Славка, до того притаившийся под одеялом, слепо тычется в его горячую руку. Как не хотеть. Да он лоб готов разбить, лишь бы догнать в учебе ребят и звездочку получить, раз это так важно. Учительница не позволяет, твердит, что и читает-то он с грехом пополам. А букварь – не сказки, пока продерешься сквозь непонятные слова, язык сломаешь и ум набекрень. Какие уж тут караси.

– Ты, смотри, учебу-то подтягивай, – слышит папа Митя его горестный вздох. Трезвый он веселый, сильный и умный. А проклятая выпивка на него действует, как на Славку детдом. Тревожная мутная волна исходит от него в эти минуты и бередит душу. – Ты пример с меня не бери. Я нынче чего-то рассупонился. Опять мать на нас с тобой ругается!

– Какая я тебе мать?! – гневно кричит мама Люда через дверь. – Зальет шары и спать не дает! Ни мне, ни ребенку, – зачем-то присоединяет к себе и Славку, хотя за весь вечер ни словечка не вымолвила. – И когда только кончатся мои мытарства. Алкоголик проклятый, навязался на мою шею!

– Мать-перемать, – вежливо отвечает ей папа Митя и бредет спать.

Славка ее осуждать не может. Папа Митя и впрямь совсем мало уделяет ей времени. Даже в кино не водит. А если и дома, то скучен и хмур. Пить плохо, страшно и вредно. Это каждый детдомовец подтвердит. От того, что пьют, пьяницами становятся, а про своих детей забывают.

Наутро разборки между родителями продолжаются. Но папа Митя молчит, и Славка вместе с ним, за компанию. Одна лишь мама Люда расходует себя:

– Ни словечка от вас не добьешься! Оба вы недоразвитые, сказывается кровь-то!

– А мы ангелочка хотели получить, за бесплатно, – не выдерживает упреков папа Митя. – Готовенького пупсика!