всей страной и в первую очередь — перед рабочим классом. Он так углубился в свои мысли, что жена, молча наблюдавшая за ним, не вытерпела.

— Понравилась лапша-то?

— Лапша? — Иван Иванович недоумевающе посмотрел на супругу. — Да, вкусная. Тебе бы, Стюра, в ресторане готовить. Я-то, знаешь ведь, небольшой знаток и ценитель. Вкусная лапша, прямо как с курицей.

— С курицей и есть, — смягчилась Стюра. — Пеструшку сварила, все равно не несется. А ты даже и не заметил.

— Я же сказал: вкусная лапша. Только зачем же ты ее, пеструшку-то…

— Чтобы тебя покормить получше. Все постное да постное. Работаешь много, опять вот пожелтел.

— Это я загорел просто. Солнце-то теперь вон какое. Спасибо, милая, и ты уж извини меня, ладно?

Иван Иванович взял руки жены и ласково стал гладить. Она удивилась.

— Чего ты, право…

— Сколько эти руки для меня сделали. Не будь их, давно бы не было Ивана Слепова.

— Да будет тебе, Ваня. И я могу то же о тебе сказать.

— Обо мне не надо. Мало, мало я для тебя делал, мало заботился, а потому в большом долгу. И когда этот долг отдам — не знаю.

Иван Иванович наклонился к жене, поцеловал.

— Я пойду, Стюра, покопаюсь немного в саду, пока еще светло. Ладно?

Женщина кивнула. Он ушел, а Стюра еще долго сидела за столом, смотрела на стул, где только что сидел муж, и вспоминала свою жизнь, как познакомилась с Ваней, как поженились они в трудное и тревожное время, какой верной опорой был для нее всегда муж, какая у него добрая душа. Все думает и заботится о других, а себя забывает.

А Иван Иванович, попав в привычную обстановку знакомого до каждой ветки сада, все обдумывал доклад, сопоставлял факты, делал выводы и когда поздно вечером сел писать, он уже четко и ясно представлял, что скажет людям.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Партийно-комсомольское открытое собрание проводили в клубе. Над сценой во всю ее длину протянулось широкое кумачовое полотнище: «От ударных бригад — к ударным участкам и шахтам». Народу собралось много. Пришли даже и те из беспартийных, кто редко бывал на собраниях.

Доклад Ивана Ивановича подходил к концу. Он говорил спокойно, ровным голосом, изредка заглядывая в тетрадь, чтобы не забыть о каком-нибудь факте, подкрепляющим высказанную мысль.

…— Сейчас, когда предприятия оснащаются новой техникой, просто стыдно работать по старым нормам. Сами рабочие изменяют их, повышают выработку.

В зале началось движение, послышались одобрительные возгласы. Слепов немного выждал и продолжал:

— У нас на прииске передовые старатели тоже делают так. Все вы знаете бригаду Данилы Григорьевича Пестрякова с шахты «Комсомольская». Вон он сидит, в первом ряду и краснеет от смущения. А смущаться нечего, Данила Григорьевич. Твоя бригада одна из лучших не только на прииске, но и в тресте… К пестряковцам, товарищи, едут учиться с других шахт. Конечно, заслуга здесь не только Данилы Григорьевича. Просто ребята в его бригаде подумали, как лучше использовать технику, правильнее организовать свой труд. И, как видите, они добились высокой выработки. Но я хочу сказать и о другом.

Кому-то не понравилось, что каждый в бригаде Пестрякова стал работать за двоих. И вот, товарищи, Данила Григорьевич получил такое, с позволения сказать, письмо, — Иван Иванович вытащил из тетради бумажку и помахал ею в воздухе. — Здесь наглая угроза. Бригадиру угрожают расправой за честный труд…

— Вот сволочи! — выкрикнул кто-то из зала.

— Да, — отозвался Слепов, — может, это слишком грубо сказано, зато верно. Хороший человек не написал бы такой мерзости. Так мог написать или враг, или человек, не понимающий нашей жизни, тех задач, которые мы сообща решаем.

— Узнать, кто писал!

— Дать ему по морде!

— Спокойно, товарищи, спокойно. Мы с этим письмом еще разберемся. Есть и другие факты, когда труд лучших людей, ударников наталкивается на глухое сопротивление тех, кто привык работать по старинке. Но пора понять: мы живем в новое время и работать надо по-новому. А как работать по-новому, думаю, товарищи, вы сами об этом здесь расскажете.

Слепов закрыл тетрадь, одернул гимнастерку и, еще раз поглядев в зал, как бы призывая начать выступления, пошел на свое место. Кто-то неуверенно зааплодировал, и весь зал шумно подхватил. Когда аплодисменты стихли, слова попросил начальник «Таежной» Карапетян. Скрипя хромовыми, до блеска начищенными сапогами, Ашот Ованесович поднялся на трибуну, провел руками по густым, черным как смоль волосам.

— Вот здесь, дорогие товарищи, в этом самом зале мы собираемся не первый раз. Мы приходим сюда когда? Когда вместе надо решить самые важные вопросы. Как нам дальше жить и работать, об этом мы должны думать всегда. Каждый день. Каждый час. Такая сегодня повестка собрания. Ее не выдумал у себя в кабинете товарищ Слепов, Иван Иваныч. Перед ним и перед нами такой важный вопрос ставит жизнь.

Мы здесь собрались единомышленники. И мысль у нас одна: лучше работать, другим пример показывать. Для кого работать, товарищи? Для страны. Для народа. Для нас с вами. Для наших детей. Вот так я скажу.

Но я не про это вышел говорить. У меня другая мысль. Услышали мы: на «Комсомольской» замечательно Пестряков работает. Какой Пестряков? Данилка. Бригада его. Говорят: полторы нормы, две нормы в смену дают. Как так? Почему две нормы, а у нас никто и полторы не может? Ушам не верим, хотим глазами смотреть. Поехали к ним. Верно. Замечательно работают. Мы учиться стали. И вот у нас на «Таежной» тоже некоторые товарищи начали полторы нормы давать. Сомов, например, Галиакбаров, Зудилин. Но я хочу сказать: нам не отдельные рекорды надо, товарищи. Нам каждому надо так работать…

При этих словах Слепов одобрительно закивал и ударил в ладоши. За ним другие, и снова волна аплодисментов прокатилась по залу. Карапетян поднял руку.

— Работать всем, как Пестряков, — вот чего требует от нас сегодня партия. Раньше я тоже ошибался. Думал: зачем торопиться, как работали, так и будем. Поправили меня. Очень правильно поправили. Теперь так считаю: каждый коммунист должен передовик быть. Всем показать пример. Вот это я хотел говорить.

Ораторы не заставляли себя ждать. Едва заканчивал речь один, как слова просил следующий. На трибуну выходили даже те, кто обычно не выступал. Майский сидел рядом со Слеповым, слушая ораторов, записывал интересные мысли в свой потрепанный блокнот.

— Сам-то будешь выступать? — спросил Иван Иванович.

— Подожду. Каждое собрание — это школа, особенно для руководителя. И я тоже учусь. Разговорился сегодня народ, не часто бывает такое. И все дельные вещи.

Через полтора часа сделали перерыв. Покурить вышли на