– Я говорил тебе, чтобы ты защищался, потому что есть те, кто нападет на тебя, желая получить вознаграждение!

– Какое вознаграждение? Ты не говорил мне ничего подобного!

Отец сменил тему:

– Ты сражался отлично, а потом позволил взять себя в плен, словно женщина, одному из этих…

Я был вне себя.

– Что за дичь ты несешь? Я прикончил всех, кто сражался со мной! А Джех – один из моих лучших друзей со времен капа! Он предложил тебе план, как обезопасить страну на время, достаточное, чтобы собрать мощную армию, что удержит хеттов от новых попыток… И ты благодаришь меня, обвиняя в трусости?

– Ты должен уметь выбирать друзей!

– Начни с себя! Говорят, что твое честолюбие превыше любых уз.

Отец явно опешил. Его поведение изменилось. Глаза стали холодными, а крики перешли чуть ли не в шепот.

– Так и есть… Но ты исключение… А ты со мной разве не поэтому?

– Не знаю! Я ведь ничего не знаю о твоих планах! – Мой голос тоже стал звучать тише. Я осознавал, что все это тактика. – Очень печально, что тебе пришлось накачать меня одурманивающими средствами, чтобы узнать то, что я тебе и так сказал бы. Надо было просто задать вопрос.

Хоремхеб пожал плечами.

– Где Нефертити?

Я расхохотался так искренне, что смех подействовал как бальзам, ослабляющий действие снадобья и боль, какую я испытывал на поле битвы.

– Тебе нужно было применить более сильное средство… Это не сработало.

Отец вздохнул и развел руками в знак примирения. Для него снадобье служило извинением моей наглости, и я был не прочь этим воспользоваться.

– Расскажи мне о своих планах и реши, остаюсь я с тобой или нет. Правда, я не знаю зачем, потому что ни за что не стану сражаться в такой битве, как эта, ни за что.

– Я недооценивал тебя и прошу прощения. Несомненно, ты достойно сражался, и мы приобрели хорошего союзника. Но ты появился у меня на два дня позже, чем должен был. Я боялся за тебя, потому что не доверял этому варвару. – Он снова развел руками. – Что ты хочешь знать?

Я смягчил тон, но мое Ка не утратило бдительности. Родственные узы окончательно разорвались.

– Говорят, ты хочешь стать фараоном.

– Да, это так.

У меня рот открылся от такого цинизма. Отец воспринял мою гримасу как выражение упрека.

– Дни Тута сочтены… Думаешь, Темные позволят сыну вероотступника и принцессы из враждебной страны быть фараоном? Во что, как ты думаешь, превратится страна, если они посадят на трон марионетку, которая будет служить им и Амону? Лучше бы нам проиграть сражение! – Он выпятил грудь, как это делает лев. – Я смогу добиться того, что через несколько поколений страна приобретет блеск времен великого Тутмоса! Я создам армию, воинам которой будут как следует платить. Это будут свободные люди, которые захотят сражаться вместе со мной, чтобы заслужить славу, и я сделаю так, что имя правителя нашей страны снова будет наводить страх от Евфрата до Нубии. Посланцы других стран будут бороться за то, чтобы мы стали брать у них древесину, золото и подарки, а не предлагать своих омерзительных принцесс. Египет снова закроет свои границы, чужеземцы будут изгнаны из страны, а имущество их конфисковано. Снова восстановится равновесие между богами, и фараон обретет подлинную власть, в которой на протяжении поколений ему отказывали Темные.

Я пожал плечами.

– Послушай, сын мой. Мною движет не честолюбие, потому что я собираюсь получить не богатство, а бремя. Весьма тяжкое бремя. Подумай о том, сколько всего нужно сделать, и скажи мне, согласился бы ты добровольно принять корону.

Он придвинулся так близко, что едва ли не касался моих губ. Это начинало входить у него в привычку, и я подумал, что так, должно быть, ведут себя шпионы и переговорщики, и мое нежелание говорить укрепилось.

– Ты сможешь унаследовать обновленную страну. Мне достанется бремя, а тебе – слава. Подумай об этом, сын… Хочешь стать фараоном?

Не знаю, то ли меня переполнила ярость, то ли я и в самом деле находился под действием снадобья, но отвечал я ему высокомерно, едва ли не издевательски, и в моих словах была горечь, горечь правды.

– Я мог стать фараоном. Нефертити просила меня об этом. И если бы я согласился, возможно, многое изменилось бы, хотя… – я холодно посмотрел на него, – мне пришлось бы столкнуться с тобой лоб в лоб, не так ли? Ты решился на это уже давно. Скажи мне, отец, ты бы принял меня в качестве фараона?

Первый и единственный раз я видел, как мой отец вздрогнул. Я остановил его жестом, не дав произнести позорную ложь. Но у меня еще оставались какие-то сомнения.

– А что ты собираешься сделать с Эйе? – спросил я.

– Подумай хорошенько! Твоя наивность поражает, – уколол он меня. – Старик Эйе – истинный представитель своих чужеземных предков, алчный и больной, с разложившимися мозгами! – Он покачал головой. – Ты поразительный человек! Можешь прийти к выводам, которые поражают даже меня, и тут же задаешь такой дурацкий вопрос. Скажи мне, ты веришь, что Эйе, демонстрирующий добрые намерения, сможет противодействовать реформам, необходимым для того, чтобы искоренить Темных? Клянусь божественным Ра! Он многие годы собирался сделать это или говорил, что собирается, и запутывался в сети, которую сплели его же предки. Клянусь всеми богами, первое, что я сделаю, – это удостоверюсь, что старая Тейе перестала колдовать!

Хоремхеб заметил, что потерял над собой контроль, и заставил себя немного успокоиться.

– Мне кажется, мы достаточно поговорили о моих намерениях. Так ты со мной или против меня?

Я думал, осторожно подбирая слова, разум снова стал холодным и дисциплинированным, расчетливым и способным к предвидению, мудрым и осторожным, готовым к игре, как это определил Джех. Понятно, что от ответа зависела моя жизнь. Я ощутил настоящий страх, хотя не мог допустить, чтобы Хоремхеб разглядел его за фразами, которые я хотел сделать непроницаемыми.

– Я не против тебя и не с тобой. Моя единственная забота – вернуться к Нефертити и затеряться в этом мире вместе с ней. Ты никогда больше не увидишь нас, и, разумеется, мы никогда ничего не предпримем против тебя. Я думаю, было бы справедливо, если бы ты тоже нас не искал и позволил нам жить в мире, поскольку я не стану мешать осуществлению твоих планов. Я уже навоевался на всю свою жизнь… на все свои жизни.

Отец выразил свое одобрение с торжественностью бога:

– Твои устремления кажутся мне справедливыми, хотя я не разделяю твоих взглядов. Они лишены честолюбия. Исключительно благородны и слащавы… Но это твой выбор, ты имеешь на него право, поскольку помог мне, участвуя в этом сражении.

– Да. Думаю, что я достаточно для тебя сделал.

Он снова выразил свое одобрение коротким жестом, подобно судье, который дарует обвиняемому жизнь.