уехать по фотографиям, если на двери написано, что у него прием? Ведь в вашей системе так уважают дверные надписи! — язвил Феликс.

— Мало ли что написано! — фыркнула секретарша.

— Тогда мы оставим заявление, — и протягивает ей.

— Нет, — отводит она его руку, — оно еще потеряется, нет.

— Как это потеряется? — оторопел Феликс. (Даже Феликс оторопел.) — Вы секретарь или вы кто?

— Ну.

— Ну и положите его в папку, есть у вас папка «на подпись»? — терпеливо стал растолковывать Феликс.

— Да в этой папке оно будет валяться до морковкиной заговни.

— Да почему?! — У Феликса от изумления аж волосы дыбом встали. Не видел он, что ли, секретарш никогда?

— Послушайте! — подпрыгнула та на стуле, потеряв терпение. — Я вам сказала, заявления мы не принимаем, с заявлением — к директору!.. Может, у него к вам вопросы будут, почем я знаю!

Феликса тут заклинило, он выругался полным текстом и подсунул свое заявление носком ботинка под дверь директорского кабинета, секретарша ахнула, еще раз подпрыгнула на стуле, Феликс мне резко:

— Пошли! Как будто это я его сюда затащил! Я-то, наоборот, говорил: да пошли они, буду я за пятерку!.. А Феликс: дело не в пятерке; если мы будем им отдавать пядь за пядью, они нас оккупируют окончательно.

Мы пришли ко мне домой, Феликс сел за телефон. Каждые двадцать минут он набирал номер директора облфото, того все не было, в перерывах ругался жутким матом и объяснял мне подлость жизни, которую я, по его мнению, не знал в силу выгодности моего положения.

Я перебирал газеты, которые вынул из почтового ящика, отложил в сторонку выпавшую из газет квитанцию на оплату междугородных разговоров. Феликс машинально взял эту компьютерную бумажку, присвистнул от суммы (отцу часто приходилось говорить с домашнего телефона) и:

— Хочешь эксперимент? — говорит. — Сейчас я тебе покажу их подлую породу, на спор! Оподлели буквально все! Возьмешь параллельную трубку, — скомандовал.

Я только пожал плечами; я устал; я тосковал по Олеське; я отправился на кухню, где был параллельный аппарат. Мне хотелось, чтоб Феликс уже ушел, еще немного — и я скажу ему об этом.

Он набрал номер, ему ответили, и я снял на кухне трубку.

— Тут пришла квитанция на сорок пять двадцать, это квитанция прежних жильцов, а мы только что въехали, это не наши разговоры, — заявил Феликс.

— Ваши, не ваши, меня не касается, разбирайтесь сами с вашими обменщиками, а мне чтоб было уплачено.

— Это не обменщики, они, насколько мне известно, уехали из города вообще.

Феликс, держа в руках аппарат, выглянул из комнаты и подмигнул мне.

— Как, и не взяли справку на телефон?

— Видимо, им не понадобилась.

— Ну, значит, придется вам платить. Чьи были разговоры, меня не касается, а не будет заплачено, отключим телефон, — сквозь безразличие кое-где прорвались нотки злорадства.

— Отключайте на здоровье, — отвечает Феликс еще более безразлично. — Нам его все равно не оставят, мы и на очереди не стояли.

На том конце провода возникла тишина. Тетка с непривычки не могла взять в толк, что ее поймали за жабры. Обычно ловила она. Обычно кому-нибудь что-нибудь требовалось от нее, а ее не касалось. И вдруг механизм сломался.

— Ой... Ой, молодой человек! — Тон ее совершенно переродился за эти полминуты. — А вы адрес-то ихний знаете? — простонала.

— Откуда! — холодно резвился Феликс. — Мы просто получили освободившуюся квартиру, и все. Вторую неделю живем.

— Ох, ох, как же так, сорок пять рублей! — разохалась тетенька, проняло ее насквозь. Коснулось... — Они же теперь на мне повиснут, эти деньги! Ох, ну вы уж выручайте меня, узнайте их адрес хоть в домоуправлении, что ли, напишите им!..

— Вы полагаете, у меня есть время бегать по домоуправлениям? Писать письма незнакомым людям? — очень удивился Феликс.

— Сорок пять рублей! — Тетка больше ничего не чувствовала, кроме боли этого ущерба. — Вы знаете, какая у меня зарплата? — отчаянно говорила она. — Есть же бессовестные люди, уехали и не заплатили!

— Какая у вас зарплата, меня не касается, — злорадно отпасовал Феликс. — Будьте здоровы.

Он положил трубку и пришел ко мне на кухню:

— Ну, слыхал?

— Феликс, пойдем прогуляемся, черт с ним, с облфото, а? — попросил я.

— Нет! Это тебе все обходится дешево или вовсе даром, а мне, брат ты мой, все это из моей шкуры вырезается, из моих нервов! Если мне не победить их, они победят меня!

— Так весь на борьбу изойдешь. Силы на жизнь не останется, — сказал я и достал рюкзак, чтоб уложить свои вещи к завтрашнему отъезду. Я вынимал из шкафа и бросал на кровать в кучу все, что может мне там, в деревне, понадобиться. Шерстяные носки, свитер, тельняшка, плавки. Общая тетрадь первая, общая тетрадь вторая, блокнот... Феликс с упорством набирал номер облфото.

И ему наконец-то ответили. Феликс взглядом требовательно отослал меня на кухню. Нехотя я подчинился.

— Я звоню вам уже полдня!

Директор облфото отвечал Феликсу с величайшим достоинством:

— Этого не может быть, я всегда на месте!

Восхитительная наглость. Я не пожалел, что снял трубку. Феликс оторопел и молчал. Я понимаю. Если ты долго ждал и добивался, злился и ненавидел — это так тяжело душе, что когда наконец ты достиг своего супостата, от облегчения отпущаеши ему все твои муки, с благодарностью даже. Начальником надо быть или уж очень хорошим или из рук вон плохим, чтоб хуже некуда — тогда на тебя никто уже не пожалуется. Надо будет поделиться этим открытием с отцом. Начальник облфото держится верно. Чем наглей вранье, тем сильнее оно парализует противника. Пока он будет ловить ртом воздух, как контуженый, пока он будет хвататься за голову, проверяя, на месте ли она, ты преспокойно выиграешь все — или хоть что-нибудь.

— Вы прочитали мое заявление? — спросил Феликс, отдышавшись.

— Какое заявление? — фальшиво удивился начальник. — А что у вас произошло? — И изобразил самое задушевное внимание.