Из служебки вышла Лидка, уже снявшая с себя халат и оставшаяся в белой блузке и короткой тёмной юбке, плотно обхватывающей бёдра.

— Пошли, тебе отдохнуть надо. Меня тут подменят на пару часов. Мои в детском саду. Отоспишься, а там посмотрим: либо попрёшься к своей Татьяне, либо домой поедешь. Мурманский вечером отходит. Раньше все равно не попадёшь.

Лёнчик покорно встал, подхватил сумку и поплёлся вслед за Лидкой. Жила она неподалёку в пятиэтажке. Перед входом на лавочке сидел старичок и крутил в руках «Спидолу». Он поднял голову, посмотрел на Лёнчика выцветшими слезящимися глазами и вновь уткнулся в шкалу приёмника.

— Знаешь, кто это? — Лидка вошла в подъезд и обернулась к Лёнчику. — Это бывший гепеушник. Душегуб херов. Живёт же, сука! Уже под восемьдесят ему, а живёт. Это сейчас такой старенький, жалкий, а попади к нему лет сорок назад. Он вот этими руками своими людей душил. Самолично. Тут зря болтать не станут. Знают гниду. Помнят. А сейчас пенсия, путёвки в санаторий. И в глаза ведь смотрит, не стесняется и смотрит.

Они поднялись на третий этаж, Лидка открыла дверь и пропустила Лёнчика вперёд. Он вошёл, снял ботинки и остановился в прихожей, разглядывая висевшую там репродукцию Данаи из «Огонька».

— Похожа на меня?

— Не знаю, наверное.

— Говорят, что похожа. Только эта толстая, а у меня всё нормально. Ну, ты проходи, там диван разложен, раздевайся и ложись.

Лёнчик прошёл в комнату, расстегнул рубаху, аккуратно повесил её на спинку стула, запрыгал на одной ноге, снимая брюки, сложил и примостил на тот же стул. Забрался под одеяло, вытянулся на пахнущей Лидкиным парфюмом простыне и закрыл глаза.

— Подвинься, — Лидка подняла край одеяла, прыгнула в постель и прижалась к нему горячей плотью в шёлковой комбинации, — сейчас я тебя отогрею, отмолю по-своему.

— Ты что это? — Лёнчик резко отодвинулся и сел на постели.

— А что тебе зазря горевать, если можно свою тоску в меня излить? Мне твоя горячая тоска ох как ко времени придётся.

Лёнчик быстро перелез через Лидку и бросился к стулу с одеждой.

— Сбегаешь? Я к тебе со всем своим бабьим, а ты сбегаешь? Ну и дурак!

— Лид, я так не могу. Не могу и не хочу так. Я Татьяну люблю.

— Люби ты себе на здоровье кого хочешь. Я тебе не запрещаю. Только при чём тут любовь? Чем я плоха? Что, неужели не нравлюсь? Видела же, как ты на сиськи мои пялился. Что не так? Чем не угодила?

— Прости, — Лёнчик быстро надел брюки и защёлкал кнопками джинсовой рубашки, — Прости, но не могу. Не нужно мне этого.

— А мне нужно! Мне нужно, слышишь? Я уже измаялась без мужика. Как погиб Митька, так у меня же не жизнь. А я хочу. Хочу! Понимаешь ты, идиот влюблённый?

Лёнчик ничего не ответил. Не взглянув на Лидку и не попрощавшись, он юркнул в прихожую, обулся и покинул квартиру.

Вернувшись в Петрозаводск, первым делом Лёнчик направился к приятелю-геологу и попросился в партию. Приятель обрадовался, отвёл Лёнчика в отдел кадров института, где его приняли в поисковую партию номер сорок три на должность техника. Всё лето он рубил топором магистрали на севере Карелии, таскал катушки с проводами, бродил с рейкой от нивелира по холмам и чувствовал себя если и не счастливым, то уж точно не покинутым. Даже сезонникам в партии платили хорошо. Получив в октябре зарплату и остаток полевых, Лёнчик половину отправил переводом Татьяне. На часть денег купил себе модный осенний плащ с широкими лацканами, джинсы и кримпленовый костюм. Оставшихся вполне хватало, чтобы пережить зиму.

Следующие несколько лет он, уже известным путём, отправлялся с партией в леса. Иногда поля разбивались на две части, и тогда он приезжал на Соловки к сыну. Татьяна общалась с ним ровно, без эмоций, словно с родственником, который уж есть такой, какой есть и которого приходится терпеть. Попыток примирения он не совершал, чувствуя, что они обречены. Останавливался Лёнчик у Чеберяка в посёлке, утром ехал на велосипеде до Ребалды, где забирал Ваську и проводил с ним целый день. Больше всего ему нравилось плавать с сыном на рыбалку. Васька ловил азартно, радуясь каждой вытащенной треске, словно не треска это была, а экзотическая и редкая рыба. Однажды мальчишка выпал из лодки, и Лёнчик, как был в джинсах и рубашке, сиганул за ним в холодный обморок Белого моря, пока у того ещё не захватило дыхание от резкой перемены температуры. Татьяне они ничего не рассказали, предварительно высушив одежду на железных рёбрах перевернутого днищем кверху карбаса.

Как-то в июне Татьяна неожиданно позвонила и предложила взять Ваську на лето к себе. Дескать, мальчику требуется смена обстановки и мужское участие в воспитании. Лёнчик удивился, но обрадовался. Мать давно не видела внука, да и сам он мгновенно спланировал культурную программу, первым пунктом которой стояла поездка в Ленинград, по местам его курсантской юности. Он отправился на Остров и самолично забрал Ваську. Не заезжая в Петрозаводск, они на Мурманском доехали до Ленинграда, где жили целую неделю у Лёнчикова однокашника в Купчино. Развод мостов, который отец мечтал показать сыну, Ваську не впечатлил. Но вот метро произвело на него магическое действие. Он никак не мог понять, как же это поезда едут под землёй, и всё просился отвести его в кабину к машинисту.

Они плавали на ракете в Петергоф, ходили в зоопарк, а под конец отправились на Невский проспект в кинотеатр «Колизей», где на огромном экране посмотрели фильм «Шербурские зонтики». Васька заснул в середине сеанса.

— Лучше бы про шпионов посмотрели, — сказал он уже на улице, выскабливая деревянной палочкой стаканчик с крем-брюле.

Но в целом Васька поездкой оказался доволен. Что до Лёнчика, так его распирало от счастья оказаться вдвоём с уже повзрослевшим до осмысленности сыном.

После Ленинграда он отвёз Ваську к бабушке на дачу, на другом берегу Онеги, где парень пробыл до конца августа, когда за ним приехала Татьяна. В ночь перед поездом они остались ночевать в Лёнчиковой квартире. Татьяна казалась довольной, не отказалась от бокала вина, и вообще Лёнчику почудилось, что обиды между ними больше никакой не существует, как, впрочем, не существует для них и общего будущего.

— Будем друзьями? — Лёнчик поднял рюмку с кислым и пряным «Вазисубани».

— Конечно, Лёнечка. Будем друзьями.

— У тебя есть кто?

— Лёнь, — Татьяна опустила глаза, — я бы не хотела обсуждать с тобой мою личную жизнь.

— А ты не обсуждай. Просто скажи. Я же не чужой тебе.

— Хорошо, — Татьяна откинула светлую прядь назад, — есть. Он из Москвы, профессор, старше меня. Намного старше. И всё. На этом разговор закончим.

Он не стал расспрашивать дальше. Понимал, что не имеет никакого права. Но видел, что Татьяна счастлива, и удивлялся, что ему радостно на душе от того, что хорошо ей.

На следующий год он опять работал в партии — теперь в районе впадении Варзуги в Белое море. Сидя на берегу, он вдруг понял, что ещё чуть — и окончательно заякорится на суше. Следующей весной купил билеты на поезд до Москвы, там неделю пожил у школьного приятеля и вылетел самолётом во Владивосток.