Как Лёнчик и предполагал, устроиться на малый сейнер не составило труда. Его приняли с распростёртыми объятиями. Оформление заняло три дня. На медкомиссии, понятное дело, он про инвалидность «по дурке» смолчал. Получил заключение «Здоров. Годен к работе» и отправился знакомиться с капитаном.

После сухогруза МРС — что «запорожец» после «чайки». А рыболовная флотилия после торгового флота — это уже форменная ссылка. Но Лёнчик радовался и этому. Он вновь в море, вновь при деле. При деле, которому с детства мечтал посвятить жизнь. Сезон выдался тяжёлый. Циклоны приходили один за другим, и их судёнушко, загруженное рыбой, болтало как лёд в стакане с популярным среди местной интеллигенции виски. Как-то раз Лёнчик поскользнулся и чуть не потерял сознание, ударившись затылком о нактоуз компаса. С тех пор он стал осторожнее и уже не корчил из себя морского волка с руками в карманах. Вообще, команда его приняла. Не было в нём ни спеси, ни апломба, ни какой задней мысли в разговоре или в дружбе.

В начале ноября, получив причитающиеся ему сумасшедшие деньги, Лёнчик улетел домой. В Петрозаводске мело. Ветер загонял мелкую белую крупу под парковые скамейки, крутил ею на остановках, словно помешивал пшённую кашу в алюминиевой кастрюле. В квартире оказалось холодно. Батареи топили еле-еле, и Лёнчик, чтобы согреться в выстуженном жилье, жёг на кухне конфорки. Он достал из морозилки пачку «славянских» пельменей, кинул их в кипящую воду и, не одеваясь, сбегал в гастроном за четвертинкой. Возвращение требовало «банкета».

Лидкин звонок раздался, когда Лёнчик только опрокинул первую стопку и теперь энергично пережёвывал пельмень.

— Лёня, тут такое дело, — голос Лидки показался ему встревоженным, — короче, случилось кое-что.

— Опять приступ женского желания?

Лидка пропустила колкость мимо ушей.

— С Татьяной беда. Её изнасиловали. У меня сейчас лежит. В милицию обращаться не хочет.

Лёнчик не дослушал. Он бросил трубку, заметался по квартире в поисках кошелька и паспорта, накинул на себя привезённую из Владика модную куртку-аляску на синтетическом меху и выскочил на улицу. До вокзала он добежал бегом, растолкал людей у кассы и взял билет до Кеми. Мурманский отходил через десять минут и уже стоял на перроне. Он нашёл свой вагон, сунул проводнице картонку билета и прошёл сразу в нерабочий тамбур, где достал из кармана прихваченный из дома «мерзавчик» и, зажмурившись, выпил его одним долгим, злым глотком.

Первая, кого он встретил в Кеми, была Лидка. Она мёрзла на платформе, ёжась в наброшенной на плечи короткой шубе, и высматривала Лёнчика.

— Так и знала, что примчишься.

— Как она?

— Никак. Плохо ей. Я врача вызывала по блату, не из больницы. Сделал анализы, вроде всё нормально. Но у неё ещё сотрясение сильное.

— Пошли! — Лёнчик зашагал в сторону выхода с платформы.

— Вот уж нет. Стоять! — Лидка забежала вперёд и раскинула руки в стороны так, что шубка чуть не слетела с её плеч. — Никуда ты не пойдёшь. Нечего тебе там делать. Татьяна меня просила никому не говорить. А то, что тебе наболтала, так это по глупости и от того, что выпила со страху. Так что оставим её в покое. Пошли ко мне. У меня там Чеберяк сидит. Я его с Острова раньше тебя вызвала.

Они прошли в ресторан через задний вход и оказались в Лидкином кабинете. Чеберяк грузно поднялся со стула, протянул Лёнчику свою огромную ладонь и плюхнулся обратно.

— Лидка, ты давай, сообрази нам тут что-нибудь. Лучше водки. Коньяку не неси. У меня от него давление поднимается.

Он указал Лёнчику на стул рядом с собой.

— Значит так. Я всё узнал. Узнал, кто это был, что за люди. Беглые. Пятеро их. Полгода как с зоны откинулись. Отсиживались где-то, пока их искали активно. А как прошло время, подались дальше. Ну и на Татьяну твою наткнулись. Лидка их видела. В ресторане тут гуляли, дебоширить начали. Хотела же Кравчука вызвать, да не вызвала. Дура-баба. Видит же, что народ тревожный. Пусть бы документы проверили, авось и обошлось бы. А так…

Лидка принесла графин с водкой и большую тарелку с бутербродами.

— И чё теперь? — Лёнчик выпил, не чокнувшись.

— Чё-чё, — передразнил Чеберяк, — заявление же она не написала. И я понимаю. Это для женщины позор. Трепать начнут, на всю жизнь к ней приклеится. Но такие далеко не бегают. Спалятся. Беспредельщики: мозгов совсем нет. Ну кто в ресторане гуляет, когда в бегах? Только полные идиоты. Они ещё намедни почту неподалёку грабанули. А там денежных переводов на семьсот рублей. Хорошо, что ночью, так не убили никого. Когда с зоны откидывались, двоих конвойных порешили. Там же четверо рецидивистов да один салага, почти малолетка. Первая ходка у зверёныша. И туда же, ублюдок!

Чеберяк отставил рюмку, поднялся, открыл шкаф, достал оттуда стакан, налил себе больше половины и выпил залпом.

— Зло берёт. И знаешь, Леонид, что самое мерзкое? Это же грязь человеческая, мусор, помёт, а жизни ломают настоящим людям, живым. Но ты не волнуйся. Поймают. Точно поймают. Я тут своим сказал, как что будет известно, мне сообщат, а я уже тебе либо телеграмму дам, либо позвоню. А к Татьяне не ходи. Не нужно. У неё для разговоров Лидка есть. Хоть и дурища, но для такого дела сгодится. Чай, сама за ментом замужем была. Разберётся, как утешить.

Они пили до прихода Ленинградского поезда, на котором Лёнчик вернулся к себе в Петрозаводск. Ехал он в купе один. Сидел, положив подбородок на скрещенные руки, и смотрел в окно. Никогда в жизни не испытывал он такой ненависти к кому-то. Если бы только он их встретил! Он бы растерзал их, забил бы, оглушил бы ударами кулаков, разбил бы кованными сапогами их осклабившиеся пасти, изрезал бы, искромсал. Ему хотелось отомстить, насладиться этой местью, выблевать её из себя в их кровь, чтобы кровь та шипела и пенилась.

Месяц он не находил себе места. Вечерами дома, стоило ему выключить телевизор и лечь в кровать, как он представлял себе Татьяну — его Татьяну и этих зверей. Представлял так ясно, что его начинало тошнить, и желудок отвечал резью. От Чеберяка никаких сведений не поступало. Несколько раз за зиму он звонил Лидке, но та тоже ничего не знала. Говорила, что «ловят». «Ловят они, — сокрушался Лёнчик, — они только форточников ловить могут!». Местные петрозаводские менты про розыск знали. Удивились, что Лёнчик интересуется этим делом, но он сослался на то, что один из убитых конвойных приходится ему дальним родственником. Менты покачали головой, пособолезновали, но ничего толком сказать не смогли.

Наконец в феврале, рано утром раздался звонок. Звонил Чеберяк.

— Взяли их, Леонид. Всё нормально. Вначале двоих, у тебя в Петрозаводске, а те остальных сдали. Всех накрыли. Тут следствия никакого не будет. Суд в самом скором времени. Я тебе сообщу. Помяни моё слово, всем вышка выйдет. Двойное убийство, побег, почта. Ещё дела найдутся, я так думаю. Так что высшая мера социальной защиты. Можешь спать спокойно. На суд пойдёшь?

— Пойду, Борис Иванович. На рожи ублюдков взглянуть хочу. Только меня держать надо, иначе я их прямо в суде порешу. Ты же знаешь, у меня справка.