Шансов у священника все равно не было – на него кинулись сразу четверо.

– Живым… Живым взять, ублюдки! – выплевывая кровь в дорожную пыль, заорал атаман. –Шкуру спущу! Всех положить, а попа – живьем!

Священник неплохо орудовал шпагой – особенно для лица духовного – но Гитано уже заметил Громилу Пьера с дубиной наперевес. Дубовая палица, встретившись со сталью, предсказуемо одержала верх – обломок лезвия чуть не долетел до наблюдателя.

Такого выражения растерянности на человеческом лице Гитано вынести не смог – вместо беспрепятственного пути к телу священника шпага Щёголя встретила шпагу Гитано. Звон, казалось, прошел по всему Лимузенскому лесу.

– Ты… сдурел… – успел прохрипеть Щёголь перед смертью. Остальные явно колебались между бегством и искушением, которое всегда дает численное преимущество. Гитано как никто знал, сколь безнадежно это упование.

Рыжий колет убитого атамана не успел пропитаться кровью, когда в дорожную пыль рядом с ним легли еще восемь его товарищей – к чести их, ни один не побежал.

Последнего добивал дюжий светлоусый молодец – пинок в колено, укол в грудь – и вот уже все нападавшие распростерлись посреди Лимузенского тракта, окружив карету зловещим эскортом.

Высокий священник не отрываясь глядел Гитано в лицо.

– Шевалье, мы крайне признательны вам за помощь… – глубокий, звучный голос пресекся. Прелат пошатнулся и схватился за дверцу кареты. Выпрямился, продолжил:

– Я Арман дю Плесси де Ришелье, епископ Люсонский. Это мои друзья – мэтр Шико, шевалье де Жюссак д’Амблевиль и Камилл Дебурне.

Усатый верзила смотрел мрачно, зажимая рану под мышкой, мэтр Шико – невысокий, очень прямой – поднял спокойные умные глаза, кивнул и вновь продолжил рыться в туго набитом портфеле. Дебурне – забавный старикан в лакейской ливрее – затряс щеками, пытаясь что-то сказать, но ему мешали слезы.

Глядя в светло-карие большие глаза, Гитано глубоко вздохнул и назвал себя:

– Граф Шарль-Сезар де Рошфор.

Жюссак знал свой предел – он мог уложить двоих-троих, ну четверых – если среди них затесался хромой, косой и убогий. Но дюжина однозначно превышала его возможности. Так что появление средь лесной чащи этого хлыща было даром судьбы – но Жюссак почему-то не спешил благодарить Всевышнего. С его точки зрения, Рошфор если и был посланником нечеловеческих сил – то скорее по ведомству серы, чем ладана.

Одного взгляда на Рошфора хватало, чтобы отнести его к людям, которых Жюссак всю жизнь ненавидел, презирал и боялся: ловкие, как кошки и столь же бесстыжие, они обыгрывали тебя в карты, надували в кости, вкрадчивыми голосами говорили в лицо немыслимые гадости, а стоило обнажить шпагу – демонстрировали финты, фланконады и кульбиты в лучших традициях итальянских профессиональных убийц.

Жюссак двигался быстро, хоть и казался неповоротливым громилой – эта неприятная для его противников неожиданность спасла ему шкуру и в поединке с одним лощеным мерзавцем – удалось полоснуть по наглым глазам чудом подвернувшимся бутылочным осколком. Поставив свечку архангелу Михаилу, Жюссак с тех пор держался от таких как можно дальше.

Рошфор к тому же назвался графом – что было, скорее всего, правдой – и тоже не добавило ему привлекательности в глазах мелкопоместного дворянина.

На Лимузенском тракте, конечно, было не до выяснения предпочтений Жюссака – следовало перевязать раны. Сам Жюссак получил пару порезов, но главное – проклятая рана под мышкой опять открылась. Дебурне полоснули кинжалом по руке – к счастью, неглубоко. На мсье Армане и докторе не было ни царапины. Рошфор получил шпагой в бедро – ему первому требовалась помощь.

Но этот позер не давался в руки доктору, пока не отдал все положенные поклоны – словно дело происходило на дворцовом паркете, а не на лесной дороге, покрытой палой листвой, гнилыми желудями и мертвыми разбойниками!

– Я услышал упоминание об архиепископе Тулузском? – губы под тонкими усиками многозначительно кривятся, тонкие брови ползут вверх, длинные ресницы томно опускаются. – Это же сын герцога Эпернона – главного виновника бунта?

– Младший. Если меня приняли за него, то… – мсье Арман принимается поглаживать бородку, – то это плохая новость. Значит, что нападавшие – не просто шайка разбойников, а как-то связаны с армией маршала Шомберга, что идет на Ангулем. Получив в заложники сына Эпернона, они приобрели бы неплохой рычаг воздействия.

– Какие нападавшие? – Рошфор трогает труп атамана носком узкого ботфорта. – Не было никаких нападавших. Всех в болото – и концы в воду.

– Сначала я все же вас перевяжу, – с мэтром Шико никто не спорит. – Но должен сказать, что у меня кончилось полотно.

– Я сейчас порву рубашку, – Дебурне с белой забинтованной рукой кидается к сундуку.

– Стой, – останавливает его епископ. Берется за клок, вырванный атаманом из сутаны, и рвет до конца. Через миг протягивает доктору широкую полосу лилового шелка. – Годится?

– Превосходно, – доктор быстро накладывает повязку. На лиловом даже кровь смотрится красиво. Почти сразу кровотечение прекращается – мэтр Шико свое дело знает.

– Я счастлив носить ваши цвета, ваше преосвященство, – снова демонстрирует изящный поклон граф.

На лице епископа Люсонского выступает нежный румянец – не иначе, снова начинается жар.

Жюссаку тоже достается лиловая лента поперек груди.

– Где, говорите, у вас тут болото? – Жюссак пинает лысого разбойника по руке, вцепившейся в колесо в последний миг перед смертью. – Пора кому-то искупаться.

– Да тут везде болото, – пожимает плечами граф. – Десяток шагов отсюда на север.

Но и десяток шагов даются тяжело, когда надо спустить в трясину дюжину трупов. С тела Щёголя Рошфор берет сиреневые перчатки, неделю назад проигранные в кости. Надевает – перчатка садится как влитая, обтягивая кончики пальцев, явно более длинных, чем у атамана. Хотя перчатки тут же летят в болото, Жюссаку становится скверно от мысли, что убитые были хорошо знакомы тому, кто с ними хладнокровно расправился. А до этого играл с ними в кости… Возможно, они считались приятелями…

– В чем причина вашего поступка? – наконец спрашивает графа епископ Люсонский. Он смотрит из окна кареты, устало откинувшись на подушки. Граф гарцует на изящном тонконогом жеребце, сером в яблоках – хотя Жюссак до сей поры не жаловался на своего коня, перед графским Идальго все лошади смотрятся бледно, что опять-таки ни на йоту не увеличивает расположения к всаднику.

– Nel mezzo del cammin di nostra vita…** – помедлив, говорит Рошфор.

Жюссак ровным счетом ничего не понимает, однако мсье Арман как будто удовлетворен этим ответом. Мэтр Шико отворачивается в окно, но Жюссак успевает заметить на его губах улыбку.

К большому облегчению всех и особенно Дебурне, которому пришлось выполнять роль кучера, Лимузенский лес закончился, и на опушке засветила теплыми желтыми огоньками харчевня «Блудный сын», где епископа со свитой приняли с большим почтением и без лишних вопросов.