Доставлял ли Лев Иванович ей неприятности? Старался, очень старался не доставлять, хотя она догадывалась или знала, что водил и женские знакомства. Его бесконечное мужское обаяние сражало молодых дам наповал. Но не ждите от меня донжуанский список Яшина, хотя таковой вряд ли умалил бы его, как не умалили поэта донжуанский список Пушкина. Просто не хочу вторгаться в деликатную тему – кому это нужно и что дает? Задержу на ней только еще мгновенье: пусть Яшин не слыл пуританином, но внутрь этой увлекающейся натуры был встроен своего рода ограничитель – мощное семейное начало и сила первой, по сути единственной любви. Счастье, что ответная любовь оказалась глубока разумением и извинительностью. По словам Валентины, она «понимала его, умела прощать. Лев старался не обижать и делал все возможное, чтобы с ним было интересно и радостно». И добавляла: «До последнего момента он меня любил, в этом я уверена». А она до последнего его мига берегла, ухаживала как только могла за терявшим силы мужем.

Верно замечает Никита Симонян, что «у Яшина и не могло быть другой жены, тогда он не был бы Яшиным». Друзья и знакомые знали и знают Валентину Тимофеевну собранной и волевой, чуткой и терпеливой – все это выявила в ней, а где-то клещами вытянула из нее непростая жизнь с любящим, знаменитым, мало-помалу утрачивающим жизненное равновесие и теряющим здоровье человеком.

По недавним встречам вдова Яшина показалась мне еще и немного суровой. Подумалось: будешь тут суровой, когда трагически потеряла мужа, вслед за ним – внука Сашу, а память о Яшине оскверняется наговорами или халтурой некоторых публикаций. Продолжают донимать журналисты, иногда жалуются на ее неприступность, но ведь не каждому дано, как Льву Ивановичу, сносить репортерскую бесцеремонность.

Перед прощальным матчем в мае 1971 года я взял у Яшина обширное интервью по просьбе общественного пресс-центра «Динамо» (опубликовано в программе матча «Динамо» – «Карпаты» 17 мая) и одновременно – для чехословацкого еженедельника «Гол» (опубликовано в № 22 за 1971 год). Среди заданных вопросов был и такой: «Кто помогал вам обрести в футболе свое «я», встать, можно сказать, на путь истинный?» Никто же не заставлял Льва Ивановича после имен тренеров, товарищей по «Динамо» и сборной произносить такие слова: «Может быть, это прозвучит странно, но хотел бы упомянуть еще одного человека – жену мою Валентину. Ей я обязан тем, что долго сохранял и сохраняю душевное равновесие и оптимизм. Без ее поддержки я не продержался бы в футболе столько времени. Вы понимаете, высказывать публично благодарность собственной жене вовсе не обязательно, просто я хотел заметить, сколько могут сделать для футболиста чуткость, внимательность, доброта и понимание женщины». Эту мысль он повторял в беседах с моими коллегами неоднократно.

Валентину Тимофеевну после кончины мужа множество раз просили рассказать о нем. Почитав, послушав по телевидению, пообщавшись с ней, понял: она живет памятью о незабвенном Льве Ивановиче. Не знаю случая, чтобы произнесла хоть одно слово, бросающее тень на эту память, как позволяют себе некоторые родственники почивших знаменитостей. Ну брякнула как-то по ТВ, что Лев был трусоват, (даже подумать не мог), чтобы уйти из «Динамо», слишком привык к динамовским порядкам, боялся, что к новым не приспособится, но это неточное словоупотребление: не трусоват, а скорее консервативен, а разве без того, чтобы свыкнуться, прижиться, можно представить себе верность родному клубу? Ну называла еще непробивным, отказывала в практичности, но ничего похожего на то, что вырвалось у нее в разговоре с Рубиным. Потому, что, видимо, была тогда под сильным эмоциональным прессом удаления Яшина из динамовской команды «в связи с переходом на другую работу» и в этом состоянии поддалась обаянию «понимающего» собеседника. Увы, понимающего, как выяснилось из его книги, не до конца, да и сама она без профессионального проникновения в футбольные страсти не все могла до конца понять в своем муже, ставшем столь неприкаянным и неприспособленным к новым реалиям наступившей жизни.

При любой степени душевной близости и тонкости своей второй половины ни один человек не изливает на нее абсолютно всех своих горестей, особенно связанных с малопонятными постороннему нюансами и издержками профессии. Не посвящает во все свои дела и по другим мотивам: не хочет огорчать, нагружать своими переживаниями, не любит жаловаться и т. п. К тому же мы совершенно недооцениваем, что любой человек время от времени впадает в состояние одиночества. Даже такой общительный и доступный людям, как Яшин. Человек, занимающийся творчеством, а футбол, вне всяких сомнений, сфера творчества, нередко чувствует себя одиноким как перст. И ощущает такое состояние вдвойне, если это неординарная личность. Не только на меня Яшин и в самом деле иногда производил впечатление бесконечно одинокого человека.

В том-то и беда, что уход с футбольного поля поставил точку в творении игры, и снести это было тяжело. Не думаю, что всю созидательную энергию он оставил там, на зеленом газоне. Но и не мог внести творческую жилку в работу начальника команды, потому что как реалист понимал, что при заведенных порядках и существовавшей годами инерции это никому не нужно. Да и сам не очень знал, с какого бока зайти, хотя мысли в голове бродили – опыт-то в футболе скопил колоссальный.

Начальник команды – чисто советское кадровое изобретение, нигде более не встречающееся. Должность какая-то вымученная, неопределенная, безразмерная. В ней собаку съели братья Старостины. Старший – Николай Петрович, бухгалтер по образованию и спорторганизатор по призванию, в созданном им «Спартаке» взял в свои руки финансовые и административные бразды, как знаток футбола и футбольных душ успешно врачевал их. Но все это успешно получалось в 50—60-х годах, начало буксовать в 70-х, осложнилось при Бескове в 80-х и совсем застопорилось в 90-х, когда он был бесцеремонно отодвинут от дел и превратился скорее в символ старого, романтичного, почившего «Спартака», потеряв решающее влияние. Младший брат – Андрей Петрович в работе начальника сборной команды СССР 60-х годов сосредоточился, и достаточно успешно, на миссии психолога, пропитывая мозги и души игроков жизненной мудростью. Приходилось даже слышать объяснение провалов современной сборной России отсутствием в ее штабе именно такого человека, пока не объявился мудрец из Голландии – Гус Хиддинк.

Яшин стал начальником команды «Динамо» при Бескове, как-то смягчал его крутизну, а потом требовалось, наоборот, подкрепить мягкость Качалина металлом, но яшинская натура сама держалась вовсе не на стальных конструкциях. Может быть, это примитивное, но одно из возможных объяснений двукратного третьего места команды (1973–1974), так что, прибавь она твердости устремлений, могла замахнуться на большее. Вряд ли погрешу против истины в утверждении, что «Динамо», в отличие от «Спартака», поставившего себе на службу искушенность Н.П.Старостина, не нашло, да и не искало правильного применения психологическому потенциалу и спортивному опыту Яшина в качестве начальника команды.

Его главная беда, а, может быть, в какой-то степени и вина, – что погряз в текучке, больше занимался выправлением каких-то пожарных ситуаций. Вечно надо было уладить очередную срочную проблему в Управлении футбола, поучаствовать в важном совещании, вызволить какого-нибудь нашкодившего игрока из милиции, а другому выбить что-либо из материальных благ, организовать достойный прием иностранной команды и т. п. Считалось, что Яшин со своим авторитетом эти дела запросто провернет, но они, лишенные высокого, а и какого бы то ни было смысла, быстро обрыдли. Все это, полагал Лев Иванович, не работа, а суета. И разве был не прав? Какому уважающему себя человеку, тем более привычному к заразительному делу, это понравится?