Бабушка в очередной раз переключила радиостанцию, надеясь найти какую-нибудь легкую музыку. Ждать подарков на Рождество не приходилось – за исключением елки, подаренной герром Янгом, и карпа, которого они уже разделали (пока не видела Амели) и приготовят завтра на обед. Сахара нет – никаких тебе булочек или медовых пряников, никаких пирожных в сахарной глазури, как бывало в минувшие годы.

Еще два вращения ручки настройки – и кухню в голубых и белых тонах наполнили нежные ноты Stille Nacht. Бабушка улыбнулась, откинулась на спинку кресла, устроила голову на высоком подголовнике, радуясь тому, что хоть что-то не меняется, хоть что-то остается истинным. По крайней мере, в Германии всегда будет звучать музыка – чистые, сладкоголосые рождественские гимны.

Когда хор перестал напевать, Хильда прикрыла глаза, счастливая оттого, что это первое Рождество – несмотря на его своеобразие и риск, которому они все подвергались, – которое она проведет с обеими внучками, а также с Амели и Ривкой, успевшими стать ее семьей, как будто они были ей родными.

«Ночь тиха, ночь свята…»

– Мой любимый гимн, – прошептала старушка. По крайней мере, в этом она могла признаться.

«Люди спят, даль чиста…»

– Как красиво, – бормотала бабушка.

Но после второй строчки слова были другие. Не те, что готовы были слететь у Хильды с языка, не ее любимые строчки, которые она пела всю свою жизнь. Старушка распахнула глаза.

Холод, проникший в бабушкино сердце, в свете лампы отразился на бледных лицах трех девушек.

Лия выключила радио, и все продолжали сидеть в тишине.

44

Когда Лия рождественским утром выглянула в окошко из-под светомаскировки, ее взору предстали укрытые снегом дороги. После вчерашней метели все тропинки, ведущие в деревню, стали непроходимыми из-за сугробов. Лии удалось расчистить лопатой дорожку к маленькому бабушкиному сараю, подоить корову. Сегодня уж точно никто из нацистов к ним не приедет.

Было так приятно вдыхать запах ели, которая стояла у них в комнате, уютно свернуться калачиком под стеганым одеялом и поспать еще часик рядом с мужем, забыть, что скоро она должна снова встать, поменять простыни и покормить его.

Какое блаженство было представлять, что в любой момент Фридрих может проснуться, заключить ее в объятия. Это был любимый сон Лии, хотя представлять такое становилось все сложнее. «Больше похоже на то, что лежишь рядом с трупом». Она устыдилась своих мыслей, поморщилась. А потом по ее лицу заструились слезы и стали падать Фридриху на плечо – так происходило каждое утро.

– Пожалуйста, Фридрих! Пожалуйста, очнись! – шептала Лия. – Сегодня Рождество. Мне нужен только ты. Я люблю тебя, мой родненький, любимый муж. Что бы ни случилось, через что бы тебе ни довелось пройти, кем бы ты ни стал, что бы еще нам ни пришлось вынести – позволь мне испить эту чашу с тобой. Пожалуйста, Фридрих… пожалуйста, открой глаза.

Но Фридрих не шевелился. Казалось, он почти не дышал.

Целый час Лия гладила его лицо, грудь, плечо, потом встала, сунула ноги в холодные тапки. Сегодня вечером она зажжет свечи на елке и будет петь мужу – старинные рождественские гимны, те, которые он так любил. Это будет ее подарок – независимо от того, услышит он их или нет.

* * *

Хильда старалась изо всех сил, чтобы Рождество у их семьи выдалось веселым, хотя ей трудно было сохранять улыбку, когда она увидела лицо Лии, то, как та покачала головой в ответ на вопросительно вздернутые бабушкины брови. Старушка уже давно перестала спрашивать о состоянии Фридриха. Лии трудно было признать, что лучше ему не становится, что нет даже намека на улучшение, что, пока они спали, ее муж, кажется, еще больше угас.

Около полудня они закончили поздний завтрак, а взрослые выпили по второй чашке суррогатного кофе – заваренного из той же гущи, что и вчера. Амели выпила чашку горячего шоколада – шоколада, который Джейсон тайком передал через лесничего Шраде и который она с радостью разделила с новой куклой, сделанной для нее Лией из носового платка. Рейчел начала убирать со стола, когда в заднюю дверь постучали.

Все подняли головы, удивленно распахнули глаза.

– Кто это? Господи милостивый! – запричитала бабушка.

Рейчел потянула Амели к шкафу. Ривка последовала за ними. Вновь раздался стук, уже настойчивее. Лия похватала оставшиеся чашки и остатки еды и побросала все в миску для мытья. Бабушка поставила на место стулья и пошла закрыть дверцу шкафа за девочками. Стук становился все громче.

* * *

Лия поправила фартук и волосы, шагнула в холодную прихожую, открыла дверь кухни.

– Веселого Рождества, фрау Гартман! – Ребенок протянул ей что-то прямоугольное, завернутое в коричневую бумагу и перевязанное бечевкой.

Женщина втянула его в дом, подвела к печке.

– Я пришел с-с-с п-п-подарком для герра Г-г-Гартмана. – Мальчишка стучал от холода зубами.

– Для Фридриха? – Лия замерла на месте, держа шарф мальчика в руках. Она представить себе не могла, что можно подарить ее неподвижному мужу. – Он… он не совсем здоров, Генрих.

– Ему нужно это, что бы п-п-поправиться. – Мальчик продолжал стучать зубами и дрожать всем телом.

Лия не знала, что ответить.

– Стаскивай сапоги и садись у печки. Ты весь промок! А мама знает, куда ты пошел в такую погоду?

– Н-н-не знает. Они с соседкой отправились в церковь на санях. Я притворился больным, и она решила, что на улице для меня с-с-слишком холодно.

– Генрих Гельфман! Мама была права! – Лия помогла парнишке снять пальто.

– Но сегодня же Рождество, я должен был подарить это герру Гартману. – Генрих снова протянул пакет Лии. – Откройте, фрау Гартман. Он бы очень хотел, чтобы вы открыли. А потом расскажете ему, что это.

Лия не могла заставить себя ответить мальчику улыбкой, глядя в его исполненное надежды лицо. Она села у печи в кресло-качалку, взяла подарок, потянула за узел бечевки, развернула коричневую бумагу. Несомненно, это была фигурка младенца Иисуса, которую Генрих украл несколько недель назад. Как приятно получить ее назад! Это лучшая работа Фридриха, и он никогда уже не вырежет другую. Лия приготовилась поцеловать Генриха Гельфмана в лоб.

Но когда она развернула подарок, то увидела всего лишь деревянный брусок. Очередная злая шутка – от этого Лии стало больнее всего. Из ее глаз брызнули слезы.