– Скажи… – начала Лия, не поворачиваясь.

Рейчел ждала.

– В том Институте во Франкфурте… они когда-нибудь… тебе когда-нибудь делали операцию?

– Какую?

– Какую угодно.

– Не помню.

– Ты оставалась там надолго? На пару дней? На неделю? Дольше? К тебе никогда не применяли анестезию, не помнишь?

– Нет. Визит к врачу всегда занимал часа два-три; каждые два года – обычные осмотры, иногда слишком тщательные. А потом обед с врачами в дорогом ресторане или ужин и поход в театр. Поход в оперу – с отцом и доктором Фершуэром или с этим ужасным доктором Менгеле. Они всегда были очень милы – очень предупредительны. Откровенно ласковы. Мне было все равно. Я ненавидела, когда мне указывали, куда ехать. А что?

Лия замерла.

– В чем дело?

Когда Лия повернулась к сестре, ее лицо было белее мела. Рейчел отпрянула.

Сестры не сводили друг с друга глаз. Рейчел не могла понять, что произошло. Неужели с Лией в Институте сделали что-то ужасное? Неужели именно поэтому у них с мужем никогда не будет детей?

– Что с тобой там произошло?

Лия открыла было рот, чтобы ответить, но слова не шли с языка.

– Лия! – Рейчел потянулась к сестре, но тут обе вздрогнули от резкого стука в дверь.

Рейчел схватила свою чашку с блюдцем и спряталась в шкафу.

43

Лия пыталась унять бешено колотящееся сердце. Она прижала ладони к щекам. Вновь раздался стук в дверь.

– Фрау Гартман!

Лия вздохнула и распахнула дверь.

– Шиф Шраде! Я… мы вас сегодня не ждали. – Она лихорадочно пыталась припомнить, не забыла ли чего-нибудь… Может, бабушка о чем-то упоминала? Или намекал курат Бауэр? «Новых беженцев не было – пока!»

– Сюрприз – подарок от вашего приятеля-журналиста, который снимает у вас дом. – Лесничий подмигнул.

– Подарок?

– Отойдите в сторонку – нужно место! – И он втащил в кухню норвежскую ель.

– Елка?

– Ja! Ja! Рождественская елка! Герр Янг сказал, что это самое меньшее, чем он может отблагодарить свою благодетельницу за то, что она позволила ему остановиться в ее доме. А еще он просил вам передать, что надеется скоро вернуться – за очередной сенсацией, над которой работает для американской газеты.

– Какая красивая!

В невысоком дверном проеме появилась бабушка. Она всплеснула руками, прижала их к груди.

– Елка! Рождественская елка! Ой, Шиф Шраде, как мило с вашей стороны!

– Не меня благодарите.

– Давай поставим елку у тебя в комнате, Лия? Когда Фридрих очнется, первое, что он увидит, – ель.

Шиф Шраде засмеялся, глядя на Лию. Она зарделась.

– Nein, фрау Брайшнер, по-моему, елка будет не первым, что он увидит. – Лесничий тряхнул поклажей. – Показывайте дорогу.

* * *

Как только лесничий ушел, бабушка позвала Рейчел, Ривку и Амели из тайника на чердаке, чтобы девочки пришли посмотреть на елку, а потом вновь отослала Рейчел на чердак – за коробкой с украшениями.

Когда Рейчел вернулась, бабушка обхватила Ривку за плечи.

– Похоже, ты раньше никогда не наряжала елку?

Ривка медленно покачала головой.

– Тебе понравится! – заявила бабушка.

Амели, впитывая в себя происходящее, захлопала маленькими ладошками и стала танцевать. Бабушка засмеялась.

Но у Ривки был такой вид, как будто ее заставили есть свинину вопреки ее еврейскому воспитанию.

– Как чудесно пахнет! – Рейчел провела пальцами по душистым веткам, отчасти радуясь тому, что Ривку елка не впечатлила.

«Возможно, такие мелочи и дадут ей понять, что между ней и Джейсоном пропасть».

– Лучше дождаться, когда придут дети, – посоветовала Лия.

Она была бледнее, чем обычно.

– Дети? – Рейчел округлила глаза.

У нее в голове не укладывалось, что можно взять еще кого-то из беглецов.

– Klopfelsingen – давняя традиция альпийской детворы, когда они ходят по домам и поют песни, – объяснила ей Лия. – Я буду ходить с ними. И вы можете послушать, но так, чтобы вас никто не увидел. Нам не нужно, чтобы дети заметили, как из-за занавесок смотрят любопытные глаза.

– Тут еще кое-что, – таинственно прошептала бабушка и пальцем поманила всех на кухню. – Идите посмотрите, что еще принес Шиф Шраде – очередной подарок от твоего молодого человека.

Бабушка улыбнулась Рейчел, а та подумала: «Неужели она наконец-то простила мой проступок на рождественской ярмарке?»

– Карп! – взвизгнула Рейчел, глядя на барахтавшуюся в металлическом тазу рыбу.

– Ой, у меня весь пол будет мокрый! – засмеялась Хильда.

– Карп на Рождество! – удивилась Лия. – Мы целых три года не ели карпа.

Старушка усмехнулась.

– Пусть плавает до сочельника. – Она обняла Амели. – А вы, юная леди, сможете каждый день приходить и смотреть на него.

Амели, личико которой сияло от счастья, как будто она поняла каждое сказанное слово, протянула ручонки вверх и погладила ямочки на бабушкиных щеках, которые появлялись всегда, когда та улыбалась.

* * *

Джейсон уже устал от Рождества, а может, истосковался по празднику. Он и сам не мог решить, какие именно чувства испытывал. Знал одно: встречая Рождество вдали от семьи, в городе, где идет война, где нет подарков, а рацион скуден, чувствуешь себя более одиноко и безрадостно, чем во время любого другого праздника.

Немцы просто помешаны на рождественской елке – даже больше, чем американцы. И не имеет значения, насколько беден стол, насколько нуждаются, насколько отчаялись люди, они все равно находят способ украсить елку у окна. Но согласно правилам светомаскировки не должно быть видно даже тени, все шторы должны быть плотно задернуты. Никаких мерцающих свечей, никаких электрических лампочек ночью. И было в этом что-то еще более тоскливое, более холодное, как если бы этих елей за окнами не было вообще.

Поэтому Джейсон выбрал командировку в Оберндорф, в Stille Nacht[42], где впервые был исполнен этот рождественский гимн. Янг испытывал ностальгию – чувство, проявления которого он старательно избегал вот уже много лет. Но в этом году, сидя в темноте и больше не в силах мириться с ненавистью к нацистам и их пропаганде, в особенности потому, что Рейчел с Амели находились в том месте, куда он не решался наведаться, Джейсон почувствовал, что просто должен куда-то уехать.