им в свое время не находилось. Бывало, на ярмарке в Бекове если увидишь рысака в образе араба или кобылу с тонкой, лентистой шеей, с глазом в кулак, поразительным оскалом, блеском и гармонией форм, так и знай, что происходят они от какого-нибудь кожинского жеребца. Сколько их было тогда, этих лошадей, и куда все это девалось?»

Когда мы тронулись в путь, еще не угас свет вечерней зари, но летняя короткая ночь быстро наступала. По мере нашего приближения к усадьбе начало заволакивать небесный свод, звезды сверкали ярче, все громче звучали голоса ночных птиц. Где-то далеко раздался свист, ему ответил другой, затем все затихло. Наконец показались огни усадьбы, и мы вернулись домой.

Здесь Сахновского ждала телеграмма. За час до нашего возвращения ее привез со станции верховой. Сахновский, видимо, взволновался и, распечатывая депешу дрожащими руками, произнес: «Уж не заболела ли мама?» К счастью, супруга Сахновского пребывала в добром здравии, а телеграмма была от Шибаева. Он извещал, что с утренним поездом приедет из Москвы фотограф Хомяк, и просил Сахновского руководить съемкой всего завода. «Давно пора, – заметил Сахновский. – Молодец Николаша, догадался, что пора сделать альбом и увековечить настоящий состав завода. Я ему об этом давно твердил. Видно, захотел вам поднести экземпляр альбома». Предположение Сахновского оказалось справедливым. Хомяк имел инструкции не только снять всех лошадей, но и сделать несколько наших снимков. Впоследствии я имел удовольствие получить в презент от Н.С. Шибаева этот альбом. Благодаря ему иконография шибаевского завода сохранилась. Сахновский на обороте каждого снимка собственноручно сделал надписи: указал имя изображенной лошади, дал ссылку на заводскую книгу и пр. Этот альбом является для меня драгоценным памятником прошлого; нередко, перелистывая его страницы, я вспоминаю старину и людей, расположением и любовью которых я имел счастье пользоваться в жизни.

Хомяк приехал тем же поездом, что и мы, и сейчас же явился к Сахновскому. Хомяку мы обязаны тем, что имеем хорошие снимки знаменитых рысаков и скакунов почти за два десятилетия.

Хомяк был маленького роста, щуплый, тщедушный и очень подвижный мужчина. Трудно было определить его национальность, но в его манере себя держать и выговоре чувствовалось что-то польское. Мастер своего дела он был большой, среди его снимков есть немало превосходных работ. Жил он в Москве, где находилась его мастерская, то есть был московским фотографом, подобно тому как Козловский и Стуколкин были фотографами петербургскими. Хомяк пользовался большой известностью в спортивных кругах, и эту известность он вполне заслужил. Почти двадцать лет он был главным фотографом на бегах и скачках в Москве и сделал громадное количество снимков лучших лошадей того времени. Он также выезжал в конные заводы. Из его работ наиболее известны альбомы и отдельные снимки, сделанные в заводах Малютина, Елисеева, Живаго и Шибаева. Альбомов этих заводов он в продажу не пускал, но для коннозаводчиков и их друзей такие альбомы были сделаны. Хомяк снимал лошадей очень удачно, ставил их хорошо. Сейчас, к великому сожалению, снимки Хомяка попадаются довольно редко, ибо большинство из них погибло во время революции. Остается пожалеть, что ни у кого из современных охотников не сохранилось полной коллекции снимков Хомяка. Я слышал от фотографа Алексеева, что негативы Хомяка лет десять тому назад его жена продала на фабрику, где они были смыты и превращены в новые пластинки.

Мы отправились на выводку кобыл, где нас уже ждали. За Хомяком несли его громадный аппарат и другие принадлежности. Сам он, видимо, волновался: то забегал вперед, то возвращался к нам и все время тараторил. Когда мы пришли на конюшню, начались поиски наиболее подходящего места для съемки кобыл. Хомяк носился, смотрел на солнце, то поворачивался к нему спиной, то лицом, то становился боком, затем искал совершенно ровную площадку и, найдя наконец, стал устанавливать свой аппарат. В то время не было еще тех удобных и портативных аппаратов, которыми снимают современные фотографы, и аппарат Хомяка на своем высоком треножнике, покрытый черной материей, напоминал орудие пытки. «Перепугаете мне всех кобыл, – заметил Сахновский. – Но делать нечего, надо приступать к съемке».

Вывели первую кобылу. Она остановилась и замерла в красивой позе. Хомяк прицелился, весь съежился, присел и щелкнул затвором. Это было делом одной минуты. «Схватил!» – радостно сказал он и стал опускать крышку кассеты. Работал Хомяк быстро и, как сам говорил, «пуделял» очень мало. Работу его облегчало то обстоятельство, что кобылы с удивительным, прямо-таки непонятным доверием отнеслись к аппарату. Хомяк все время щелкал затвором. Съемка шла успешно.

Вывели белую Славу. Она была замечательно приготовлена к выводке: шерсть лоснилась и блестела на ярком солнце, тонкая грива плотно прилегала к шее, а сама кобыла, как бы сознавая свою красоту, величие, выступала павой. Но вот она покосила глазом на аппарат, испугалась, захрапела, подняла хвост султаном, а потом собрала шею и как бы вся поднялась на воздухе и закружилась, заходила в поводу. Картина была поразительная! Все пришло в движение. Лубенец старался успокоить кобылу, выводчик бережно ходил за ней, Сахновский вошел в раж от восторга, а Хомяк то приседал, то подымался, то замирал, то пробуждался и нервно теребил грушу затвора. Он оценил красоту картины, но не мог уловить момент, ибо вся сцена была полна движения. Наконец на одно только мгновение кобыла остановилась и замерла. Сахновский закричал Хомяку: «Снимайте!» Но увы, Хомяк не поймал момент, ибо кобыла была не в фокусе. Так и не удалось на этот раз Хомяку снять Славу. Он сделал это лишь на другой день поутру, причем плакался потом, что испортил несколько пластинок и, хотя снял Славу, снимком остался недоволен.

Среди кобыл шибаевского завода было пятьдесят две выдающиеся заводские матки. Здесь были и призовые знаменитости, и матки, прославившиеся своим приплодом, были кобылы замечательных форм и, наконец, такие, которые хотя сами и не бежали, но дали превосходный резвый приплод. Перехожу сейчас к тем кобылам, которые мне больше всего понравились или были рекомендованы Сахновским.

Чара 1.39; 2.25,3 (Нежданный – Чаровница), вороная кобыла, р. 1895 г. Выиграла около 12 000 рублей. По кровям Чара была результатом классического соединения Лебедь 4-й + Полкан 3-й, так как ее отец Нежданный – прямой потомок Лебедя 4-го, а мать Чаровница – внучка Коршуна, что линии Полкана 3-го через Полкана 6-го и его сына Полканчика. Чара была очень хороша: необыкновенно глубока, суха и дельна. К сожалению, Чара не дала в заводе того, что мы вправе были от нее ожидать, ибо после смерти Сахновского Н.С. Шибаев плохо вел завод и погубил много