Мечу в Аргамаково давали лучших кобыл, но резвейший его сын Моряк-Скиталец был 2.22½. Мать Моряка-Скитальца Славянка дала Кара-Джигита 2.20 и Спора 1.28,4, то есть была выдающейся орловской кобылой. Всего приплод Меча выиграл 12 000 рублей, одиннадцать его бежавших детей были скромного класса. Теперь я полагаю, что Сахновский стал жертвой обмана. Вероятно, настоящий Меч остался в Германии под именем какого-нибудь Франца или Фрица, а ловкие венские барышники прислали в Россию совсем другую лошадь. Другого объяснения полного провала Меча как производителя дать нельзя.

Победитель (Кремень – Погоня), р. 1887 г., завода Ананьева. Не бежал. За лошадьми такого типа гналось прежнее московское купечество. Пара таких лошадей стоила до 10 000 рублей и встречалась нечасто. Лично я не любил лошадей, подобных Победителю, но соглашался с Сахновским, что он был нужен в заводе, ибо надо же было производить тот товар, который спрашивает потребитель. Когда его вывели, я не мог не сказать: «Хорош!», но уже через две-три минуты заметил, что жеребец неглубок, связка неважная и мало ребра. Зато голова, глаз, выход шеи, кудрявая грива и челка, хвостище юбкой были очень эффектны. Победитель давал дорогих лошадей в своем сорте для специальных покупателей.

Призрак (Перец – Ситовая-Меча), белый жеребец, р. 1891 г., завода А.А. Стаховича. Призрак был рысаком тяжелого типа, по себе идеально хорош. Показывая его мне, Сахновский говорил: «Настоящий першерон». Но разумеется, Призрак был длиннее першерона, легче и имел рысистые лады. Призрак был сыном кобылы Ситовой-Мечи завода Свечина, то есть до известной степени лошадью посторонней по кровям остальным лошадям завода Стаховича.

Сахновский считал Забавного, Победителя и Призрака лишь дублерами при главном производителе завода – Мече. Но Меч оказался бездарным производителем.

После осмотра производителей показали ставочных лошадей. Они были в превосходном порядке и очень ровны. Это была действительно ставка рысаков одного завода, а не сборище разнотипных рысистых лошадей. Сахновский обратил на это мое внимание, и я признал, что ставка и вообще молодняк очень хороши.

Выводка в заводе производилась мастерски: лошади выходили и замирали в стойке, словно были выдрессированы, а выводчик из местных татар был великий мастер своего дела. Сахновский в это время рассказывал породу лошади, обращал мое внимание на отличительные черты ее экстерьера, иногда вспоминал предков лошади и тут же давал им характеристику.

После выводки я вместе с Сергеем Алексеевичем обошел конюшни, побеседовал с Лубенцом, заведующим заводом. Заводские конюшни были построены в давние времена и не отличались роскошью. Приспособлены они были для обширного завода очень хорошо. Маточная конюшня заканчивалась двухэтажным домиком, в котором находились аптека и помещение для маточника и дежурных. Порядок на заводе был образцовый.

Лубенец, знающий, опытный и дельный человек, окончил Дубровскую школу наездников и был прислан в Аргамаково лично Измайловым, которого об этом просил сам Сахновский. Я уже отметил блестящий вид лошадей в заводе, но некоторые дефекты и от моего, тогда ещё малоопытного, глаза скрыть было нельзя. Так, холостые кобылы были в худшем порядке, чем подсосные. Не понравился мне вид сосунов, то есть жеребят, родившихся в 1903 году: они были худоваты, иногда скучны. Дело в том, что в заводе Шибаева жеребятки не подкармливались отдельно от матери овсом, а получали его при матерях. Понятно, что на их долю оставались лишь крохи. Я указал на это Сахновскому, он со мною согласился и велел Лубенцу устранить этот недостаток. В то время на первоклассных заводах подкорм жеребят отдельно от матерей был уже введен.

Заводских маток, которые меня больше всего интересовали, было решено смотреть на выводке на следующий день. Мы вернулись в дом. У крыльца уже стояла линейка, запряженная одной лошадью, на этот раз смирным полукровным мерином, так как предстояло ехать в табун. Наскоро выпив по стакану чаю, мы с Сахновским отправились в степь. Эта поездка в табун давно манила меня. Я ничего так не любил в жизни, как отправиться в табун, обязательно перед вечером, по возможности не с хозяином табуна, а с управляющим или маточником. Как приятно и интересно было следить за движением кобыл, узнавать некоторых из них, наблюдать жизнь табуна! Нередко мне удавалось самому указать в табуне на лучших маток завода, и часто я отбирал для себя кобыл, которых на следующий день торговал, а иногда и покупал. Табун и его жизнь – это одна из самых красивых и увлекательных сторон коннозаводской жизни, и кто не знает и не любит ее, не знает и не любит ни лошадей, ни природы…

Ровной рысью, но потряхивая головой, как бы желая освободиться от хомута и тяжелой дуги, бежит наш мерин по направлению к табуну, а сзади на беговых дрожках поспевают за нами Лубенец и маточник. Табун ходит верстах в семи от усадьбы. Местность, по которой мы едем, неровная, местами холмистая, часто попадаются овраги и кустарники, иногда перелески. Справа от нас аргамаковская усадьба. Вдали мелькают церковь и помещичья усадьба. Я спрашиваю Сахновского, кому она принадлежит. «Это имение Подладчикова», – следует ответ. Преобладают кобылы темной масти, белых лишь две или три. Сахновский велит кучеру объехать табун. С небольшого пригорка, где мы остановились, табун виден как на ладони. Он ходит по колено в траве, лошади выглядят отлично. Высокая трава усыпана цветами: душистая кашка, татарское мыло и другие цветущие травы наполняют округу благоуханием. Изредка тихий, как бы застывший воздух оглашается разнообразными звуками – то степная птица, испуганная нашим появлением, дает о себе знать. Мы спускаемся с пригорка и медленно подходим к табуну. Лабунец, маточник и табунщик на башкирских лошадях окружают табун и не дают ему разбрестись по сторонам. Мы с Сахновским начинаем осмотр…

Шибаевский табун оказался хорош! Группа дочерей Нежданного, довольно значительная, выделялась сухостью и элегантностью. Кряжи – так называл Сахновский всех кобыл, в которых текла кровь Красивого-Молодца и его сыновей, – тоже составляли весьма значительную группу. Это были очень утробистые, с превосходными шеями, длинные, фризистые и очень низкие на ногах кобылы, настоящие матки-жеребятницы. Ими долго любовался Сахновский и говорил: «Вот кобылы, вот настоящие жеребятницы! Это фундамент завода!» Среди всех этих превосходных односортных и однотипных кобыл ярко выделялись несколько белых пятен. То были голицынская Варлянка, Слава, Невзгода и маленькая телегинская Удалая – кобылы совсем в другом роде. Слава, сухая, тонкая, изящная красавица, очаровала меня. Я спросил о ней у Сахновского. Он ответил, что это внучка кожинского Потешного, и добавил: «Великий был коннозаводчик Михаил Иванович Кожин! Лошади его, а в особенности кобылы, были так хороши, что равных