– Ты – дура! – в истерике завопил Лешка. – Ольга ничего не делала, не могла сделать!

Надежда Георгиевна опять расхохоталась.

По всей вероятности, ее смех стал для Лешки последней каплей. В комнате прозвучал грохот выстрела.

– Лешенька… – пролепетала Надежда Георгиевна.

Затем опять послышался грохот. Только звук был другой. Наверное, она упала.

Боже, что же теперь будет?!

Лешка еще несколько раз выматерился, потом я услышала звук удаляющихся шагов. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Тем не менее я пока не решалась шевельнуться. Саша-Матвей тоже притаился. Минут через пять я услышала шевеление в конце шкафа. Раскрылась дверца. Журналист вышел в комнату.

– Ольга! – позвал он тихим голосом.

Мне было ближе к раскрытой Багировым дверце. Я вылезла из шубы, в которой пряталась, и тронулась вперед. Через два шага сообразила, что пакет валяется на полу, где-то в полах шубы, но возвращаться не стала.

Когда я вышла в комнату, то чуть не потеряла сознание. Надежда Георгиевна лежала посреди комнаты, розовый, расписанный какими-то диковинными птицами халат у нее на груди был окрашен кровью.

– Оля, что с вами? – спросил Саша-Матвей.

– В смысле? – не поняла я.

– Вы словно из бани.

«Я из шубы», – хотела поправить его, но сдержалась.

– Надо сматываться, – сказал журналист. – Подождите тут, я в окно выгляну. Багиров, наверное, уже уехал.

– Вы думаете, он тут не останется? – спросила я. – В смысле в доме?

– Навряд ли.

Саша-Матвей с сумкой через плечо вышел из гардеробной. Я стояла столбом, не отводя взгляда от Надежды Георгиевны.

Внезапно мне показалось, что у нее дрогнули ресницы.

Не теряя ни секунды, я бросилась к ней и склонилась к окровавленной груди. В это мгновение она застонала.

Я вскочила на ноги и понеслась в спальню, через которую мы влезали в квартиру. Саша-Матвей, прикрываясь шторой, осматривал двор.

– Саша! Она жива! Нужно вызвать «Скорую»! Я…

Журналист повернулся ко мне и секунду смотрел неотрывно, потом спокойно спросил:

– Вы в своем уме, Ольга? Нужно немедленно уходить.

– Но Надежда Георгиевна…

– В любом случае после таких ранений не живут, – продолжал журналист абсолютно спокойно. – А если мы тут останемся, нас обвинят в убийстве. Как вы докажете, что это не вы в нее стреляли? Как вы объясните свое появление в квартире?

– Я…

– Уходим! Немедленно!

И Саша-Матвей потянулся к висевшей за окном веревке. Уже держа ее, оглянулся на меня:

– Вы пойдете первой? Или мне?

Мне потребовалась секунда на принятие решения.

– Идите один. Я остаюсь.

– Вы – сумасшедшая!

– Возможно.

Я помолчала немного и добавила:

– Не волнуйтесь. Я вас не выдам. Я скажу, что просто пришла проведать Надежду Георгиевну. У нас же все-таки общее горе. То есть мы обе так думали… В общем, я найду что сказать. Идите, Саша. Я вам позвоню.

Журналист кивнул и, ухватившись за веревку, вылез из окна. Через мгновение его ноги скрылись из поля зрения. Я рванула назад в гардеробную, бросила взгляд на лежащую без движения Надежду Георгиевну и понеслась искать телефон. Мобильный я с собой не брала.

Нашла аппарат в огромной кухне. Вначале позвонила в «ноль-три», потом домой Сергею Сергеевичу, подумав, что мне легче будет все объяснить ему, чем незнакомой следственной бригаде. К счастью, я помнила его домашний телефон.

– Оля, ты опять с трупом? – застонал Сергей Сергеевич, поднятый мною с постели.

– Нет, она пока жива, – ответила я и сорвалась: зарыдала в трубку, слезно умоляя Сергея Сергеевича приехать лично.

– Успокойся, – сказал он. – Сейчас я позвоню кому надо. Откроешь нам дверь.

Медленным шагом возвращаясь к Надежде Георгиевне, я вдруг вспомнила про аптечку в ванной, бросилась туда, достала все препараты с указаниями и понесла в гардеробную. Признаюсь, сама ничего вкалывать ей не решилась. Надо бы посоветоваться с врачом. Мало ли что тут написано.

Но первыми, как и во всех случаях нахождения мною трупов, приехали менты. Они у нас, как показала практика, работают гораздо оперативнее.

Услышав вой сирены, врывающийся во двор, я вначале бросилась к окну, выходящему туда. Убедилась, что никакая веревка перед ним не висит, глянула на крышу дома, стоящего справа, Сашу-Матвея не увидела, так что в этом плане успокоилась: журналист, наверное, уже давно сидит у себя в редакции и готовится к съемке очередного репортажа. А раз он еще и в квартире приборчиков наставил… Интересно, что напечатают в следующих «Городских скандалах и сплетнях»?

Из милицейских машин уже высыпали люди. Затем начался крик: охранникам прибытие следственной бригады пришлось не по душе…

Но их поставили на место. Рядком у стеночки, ноги на ширине плеч. Самая подходящая поза для этих молодцев. Правда, почти сразу же развернули обратно и стали допрашивать.

Я не могла ждать: ведь этот допрос может затянуться до утра. Раскрыла окно, высунулась и закричала, чтобы все немедленно поднимались сюда. Затем распахнула дверь Лешкиной квартиры и встала на пороге, ожидая гостей. Менты ворвались вместе с охранниками. Последние уставились на меня в полнейшем изумлении.

– А вы тут откуда? – спросил один верзила.

– От верблюда, – ответил вместо меня сотрудник органов со знакомым мне лицом. В следующую секунду я вспомнила, где его видела: это был новый коллега Сергея Сергеевича.

У него как раз поинтересовалась, где мой старый знакомый.

– Он на своей машине едет, – сообщили мне. – Или в чувство приходит. Вы же его с постели подняли, Ольга Викторовна. Ну показывайте, где труп.

– Она еще была жива…

Но Надежду Георгиевну уже нашли без меня.

– А это что такое? – спросил первый сотрудник следственной бригады, ворвавшийся в помещение. Он показывал рукой на оставленные мною на полу препараты из аптечки Багирова.

Я пояснила и сказала, что не решилась их использовать.

– Дай, я взгляну, – сказал новый коллега Сергея Сергеевича, быстро прочитал надписи и пояснения, присвистнул, потом снял колпачок со шприца и вколол содержимое Надежде Георгиевне в бедро.

– Вы знаете, что делаете? – спросила я.

– Я в медицинском два курса проучился. Выгнали за хроническую неуспеваемость.

В эту минуту наконец прибыли медики, возмущавшиеся высотой арки, под которой машина «Скорой помощи» не могла проехать. Несостоявшийся медик, подавшийся в органы, стал разговаривать с ними о чем-то на совершенно непонятном мне языке, то есть медицинском жаргоне.