После смерти колдуньи я обследовал дом. В подполе, когда чинил кабель, заметил вдруг, что земля под ним рыхловата. Я возился полдня, как сапер. Ожидал любого, самого неприятного сюрприза, но вместо этого нашел дневник… Никому бы не посоветовал читать его на ночь!.. Тыщенция подробно описывала свои злодейства, затем для самооправдания доказывала их необходимость. Так я узнал, где искать тетушек…

— Мурлыка Баюнович! — Лиза нарушила долгое молчание. — Наверное, глупо спрашивать? И все-таки — тебе не жаль Тыщенцию? Ведь она родилась чудовищем, мучилась и ничего не могла с собой поделать.

— Я никому не рассказывал о проделках сестры, — тихо проговорил Дракошкиус. — Как-то я гостил у дяди, а ей еще не было четырех — она незаметно приклеила мой хвост к полу столярным клеем… Когда я спал, малютка любила обрезать мне усы — от этого драконы теряют нюх. Лет семи она подсыпала в мой завтрак пригоршню толченых иголок, чуть не отправив на тот свет. В двенадцать Тыщенция повесила мне на шею подарок — колокольчик. Он взорвался, и я на полгода оглох… В семнадцать она исчезла, украв ту, которую я любил больше жизни… Жалею ли я ее? Если честно, Лизонька, то… да!

На Главной площади Феервилля, стоя на пьедестале памятника сестрам Зайкиным, Печенюшкин принимал парад. Обнаженная шпага в его руке была вытянута вперед, солнечные лучи отвесно падали на клинок.

Рыжеголовые колонны тянулись нескончаемо. На втором часу парада Лизе стало казаться, что где-то за площадью демонстранты замкнуты в кольцо, и перед ней уже в который раз проходят одни и те же. Девочка тихонько поделилась сомнениями с Федей.

— Это тебе, Лизок, сплошная рыжесть глаза застит, — развеял ее подозрения домовой. — Миру тут не счесть. Треть страны, почитай, в город съехалась. Народ у нас восторженный, дружный. Ну и краски, знамо дело, не жалеют. Рыжим быть нынче в моде.

— Почести, почести — даже неприятно. Скоро ему начнут хвост облизывать. Пиччи же независимый, зачем он согласился на такое?

— Первый и последний раз дал себя уговорить. Самому стыдно. — Печенюшкин возник рядом с друзьями, в замке, у окна, выходящего на площадь. — Все равно учиться приходится на собственных ошибках.

Аленка сделала недоуменную рожицу.

— Пиччи, а там — тоже ты! На улице, со шпагой. Это фокус?

— Вроде того. Очередная кукла. Парад закончится, она пропадет. Но сначала я сам стоял, по правде! Надоело, да и некогда. Сестренки! Судя по зареванным физиономиям, вы уже со всеми попрощались? Нам по пути. Хотите, подброшу домой?

— Ты куда?! — испугался Федя. — Дел еще не считано не меряно! Как друга прошу — возьми бразды! Глазом моргнуть не успеешь, как мы тебя Великим Магом изберем. Сними груз с души! Мне, опосля всех ошибок, перед народом неловко!

— Ошибки исправлены, — утешал Печенюшкин. — Народ по новой встал на единственно верный путь. Я быстро вернусь, Федор Пафнутьевич, помогу, если что. Добьем дела — и на каникулы! Лет двести я не отдыхал? Не помню… Аленка, Лиза, тут у нас вроде неплохая компания сколачивается. Поедете летом в город Люгера? Тогда обещайте хорошо учиться.

— Клянемся! — торжественно ответили сестры Зайкины.

— Задержитесь хоть маленько! — убивался домовой. — Завтра честь по чести проводы устроим. С музыкой, с речами, с хороводами!.. Куда собрались на ночь глядя?!

— Эпидемия в Там-Тарантасии! — огорчил Печенюшкин. — Если поспешить, можно оборвать в зародыше. Сестренки, поглядите, тут подарки для вас!

— А Косоголовый? — вспомнила Лиза. — Мы совсем недавно от Дракошкиуса. Он там был. Давай и его подбросим.

— Уже отправлен. — Пиччи-Нюш деликатно подталкивал сестренок к столу, где были сложены подарки. — Другой дорогой. В Австралии наверняка с ним увидимся. Смотри, Лиза, тебе это, кажется, нравилось?..

— Ну, коли так!.. — Федя раскрыл объятия и решительно надвинулся с поцелуями.

Палец, ушибленный молотком, и два согнутых гвоздя. Мелочи, правда? Третий гвоздь победно торчал из стены, и Лиза, напевая марш рыжих демонстрантов, вешала на стену картину «Огурец, которого сторонились».

Второе, короткое путешествие с Печенюшкиным осталось позади. Мальчуган действительно очень спешил. Во дворце, среди подарков, каким-то образом оказались все пожитки сестренок: санки, простынка, швабра, куртки, рюкзаки. Тюльпан опять превратился в луковицу и лежал на бархатной подстилке в кастрюльке. Весь багаж сам собой аккуратно упаковался, обернутый в простыню тюк опоясала, завязавшись наверху бантом, атласная рыжая лента.

Груз лег на санки, сверху Пиччи усадил девочек, помахал Феде, прощаясь, и решительно намотал на руку веревку от саней.

— Поехали-и-и! — закричали четверо.

Глянув вниз, Лиза обнаружила, что пол под ними не виден. Санки и Печенюшкин стояли на огромной призрачной ладони, светящейся всеми цветами радуги.

Ладонь сомкнулась в горсть, сияние вокруг нестерпимо усилилось, и Лиза с Аленкой невольно зажмурили глаза. Когда же девочки рискнули открыть их, то оказались… Правильно! Дома, посреди детской.

Алена шевельнулась, тюк накренился, падая с санок, сестры полетели в стороны и счастливо очутились на своих диванчиках. Печенюшкина в комнате не было.

— Солидно! — Лиза, отойдя к противоположной стене, разглядывала полотно. — От такой картины любой уколется! Аленка, погляди, не косо?!

— Даже не хипло! — одобрила сестра. — Слушай, на часах половина третьего. Записка твоя на месте. Если б не подарки, никто бы и не узнал, что мы уезжали.

— Зачем скрывать? Раз мы живы-здоровы, родители волноваться не станут. Мы их покормим и за блинами все расскажем. Кстати, сейчас масленица.

— Здорово! Ух ты, мой славненький! — Алена погладила портфель-блиномет. — Это сколько же мы денег сэкономим! Попросим, чтобы часть нам дали на шоколадки?

Блиномет, зарытый Тюнь-Пунем тысячу лет назад в заранее условленном месте, Печенюшкин успел откопать. Машину времени он размонтировал, но все прочие свойства портфель сохранил. Теперь Алена с Лизой на равных стали владелицами транспортно-кормильного средства. Девочки предвкушали удовольствие от будущего появления в школе. Они вот только не решили еще, во что превратить портфель сначала — в танк или в балаганчик. Лиза опасалась, что сам, без Никтошки, балаганчик двигаться не будет.

— Лизочкина, что если маме браслеты подарить? — Два обруча Аленка застегнула на правом запястье, три на левом и сейчас разглядывала камни, терла их, послюнив палец. — Или дареное не дарят? Ты как считаешь?

— Они твои… — Лиза все любовалась картиной. — Ты их и мне не имела права передаривать. Отдай маме в пользование. Лет на семь или пятнадцать.

Аленка кивнула, соглашаясь.

— Так я и не узнала — от кого. Все обещали, и никто не выяснил. А когда прощались, я забыла спросить.

— Подумаешь, секрет! — улыбнулась Лиза. — Для тебя одной. Это Лампусик, глупая! Он в тебя по уши влюбился! Краснел, вздыхал, стеснялся. Тоже, нашел Дюймовочку…