были неживые и лежали на широких мраморных столах, накрытые с головой. Из-под простыней торчали их грязные пятки с привязанными к лодыжкам клеёнчатыми бирочками.

Проснувшись в столь необычном месте, я не сильно удивился и, видимо, даже не испугался. Единственное, чем я озаботился, — как отсюда выбраться, когда придёт время моей вахты. Сообразив, что своим ходом это помещение никто не покидает, я немного успокоился: смерть — достаточно уважительная причина, чтобы не заступать на вахту. Но скоро возник новый повод для беспокойства. Я подумал, что нехорошо как-то вот так валяться, когда мои товарищи бороздят просторы мирового океана. Далее засвербела беспокойная мысль, что мой личный состав находится сейчас без должного надзора, и если Кульков опять что-нибудь натворит, то старпом меня точно убьёт. Тут возникли некоторые сомнения относительно возможности убить того, кто уже того… Но сомнения в том, что нашему старпому это будет под силу, быстро рассеялись и вновь сменились переживаниями за личный состав. Врождённое чувство ответственности даже здесь не позволяло расслабиться и просто лежать, как все нормальные люди.

В это время послышались лязгающие звуки, клацнул замок, со скрежетом отворилась железная дверь и две странного вида фигуры появились на пороге. В первой я без труда опознал доктора Ломова. Он был при полном параде: в белом халате, на голове красовалась шапочка с красным крестом. В руке Ломов держал чемоданчик, как у доктора Айболита, на груди поблёскивал никелем новенький фонендоскоп.

— Ну, что встал? Проходи, не стесняйся. Здесь все свои… — проговорил Ломов скороговоркой, подталкивая в спину застывшего было в нерешительности Кулькова.

— Ложись на свободное место. Располагайся… Я завтра приду, вскрытие буду делать… Надо же выяснить, от чего ты подох…

— Как это — подох? — недоумённо пробормотал я, садясь на мраморный стол и свешивая ноги.

— Да так вот… как всегда… — нисколько не удивился, встретив меня здесь, Ломов.

— Три литра «торпедухи» выжрал вчера… Один! Ни с кем не поделился! От жадности и помер. На завтра похороны назначены. А мне ещё вскрытие делать, отчёт писать… Эх, Кульков! Вечно с тобой одни проблемы! — бросив осуждающий взгляд на Кулькова, Ломов подтолкнул того к ближайшему столу.

— Ну, кому стоим? Давай карабкайся!

Лицо Кулькова было зеленоватого оттенка, несколько опухшее, но от осознания значимости момента и в преддверии соприкосновения с вечностью имело самое кроткое и одухотворённое выражение. Он покорно принялся выполнять распоряжение доктора. Вот, задрав ногу, он попытался взобраться. Не получилось… Раз, два… Лишь с пятой попытки это ему удалось.

— Пьяный… — отметил я про себя. — Вчера ещё помер, а так и не протрезвел…

Взгромоздившись на мраморной столешнице, Кульков перевернулся на спину, поёрзал, устраиваясь поудобнее, сложил на груди руки, закрыл глаза, вытянулся и замер. Лицо его приняло самое благостное, почти херувимское выражение.

— Ну-ка, минёр… помоги… — подозвал меня Ломов. — Приподними, потяни… Я клеёнку под низ подоткну… вдруг обделается.

Рука Кулькова оказалась холодной и влажной, как рыба из проруби. Я потянул… вроде не сильно, но рука как-то на меня подалась и… оторвалась… Полностью, от самого плеча! Я судорожно стал прикладывать её назад, пытаясь установить на место, но доктор успокоил, сказав, чтобы я не суетился.

— Завтра приделаю, убери пока… смотри только, чтобы не украли…

Я нагнулся, бережно опустил оторванную конечность на пол, задвинул ногой под стол. Доктор накрыл тело простынёй и привязал к ноге бирочку.

— Вот, минёр, принимай под роспись. — Ломов подсунул мне потрёпанный журнал, на обложке которого значилось «Журнал приема-передачи тел».

— Бди! Смотри, чтобы не разбежались… Перекличку утром не забудь сделать! — назидательно поучал Ломов. — Завтра похороны… Старпом сказал, если Кульков сбежит, тебя закапывать будем…

Лучезарно улыбнувшись и ободряюще хлопнув меня по плечу, Ломов сунул под мышку журнал и засеменил к выходу. Звонко лязгнула задвижка. Наступила гробовая тишина. Я остался наедине со своим специфическим контингентом. Но не это меня сейчас волновало. В голове копошились одни практические мысли:

— Завтра похороны… Родным надо сообщить… С котлового довольствия снять… продаттестат аннулировать…

Как известно, во сне работает лишь малый кусочек головного мозга, едва ли не пятая его часть. Видимо, поэтому ситуация не показалась мне не то, чтобы абсурдной, но и нисколько даже не странной. Вполне осознавая себя дежурным по моргу и проникшись ответственностью, я вознамерился ровно в семь утра произвести подъём и полноценную перекличку вверенного мне личного состава. Некоторое беспокойство вызывал лишь тот факт, что вместо Кулькова могут закопать меня, но я быстро успокоил себя мыслью, что невозможно сбежать с подводной лодки.

— Кульков, сволочь… Наконец-то издох… — пробормотал я умиротворённо, бросив затуманенный взгляд на дорогой моему сердцу труп под белеющей во мраке простынёй.

— Не будет больше водку пьянствовать, воинскую дисциплину дебоширить… — с этими светлыми мыслями, растянувшись на мраморном ложе, я закрыл глаза и… тут же их открыл.

Открыл глаза я уже наяву на своей койке в седьмом отсеке. Первой мыслью было, не сбежал ли Кульков, не украдена ли оторванная рука? В панике я дёрнулся было встать и проверить, но вовремя успокоился. Часы вновь показывали два часа ночи. Промелькнула мысль — не стоят ли?

Я лежал, лупя глаза, постепенно возвращаясь к действительности. Ещё какое-то время пытался сообразить, надо или нет хоронить Кулькова. Сообразив, что нет — признаюсь, испытал большое облегчение.

Осознав, что и я вроде жив и что меня тоже не закопают, испытал ещё большее облегчение. Осмотревшись, скользнув мутным взглядом по рядам коек со скрюченными на них полуголыми телами, я окончательно скинул с себя липкие путы сна.

Сознание возвращалось, отсек постепенно наполнялся знакомыми звуками, запахами. Я уже различал глухое урчание дизелей, храп и бормотания спящих моряков, тяжелый дух, исходящий от их немытых тел и нагретых механизмов. Надо мной на койке второго яруса громогласно храпел, заглушая порой рокот дизелей, громила Самокатов. Иногда он начинал кряхтеть и беспокойно ворочаться во сне. В эти моменты ржавая панцирная сетка под ним опасно прогибалась и жалобно поскрипывала. Я с опаской поглядывал на тугой пузырь матраца, надувшийся надо мной, и даже стал опасаться, как бы Самокатов во время очередного телодвижения не рухнул на меня всей своей тушей.

Я хоть и проснулся и вернулся к жизни, но беспокойство не отпускало. Понимая, что это глупо, я, тем не менее, встал, прошёл до койки, на которой спал Кульков, и лишь убедившись, что тот на месте, окончательно успокоился.

Глава 40

Дети подземелья

Взгляд скользит, выхватывая из зыбкого полумрака бледные фигуры моряков. Полугодовое пребывание в тропиках не сильно изменило цвет их кожи.