— Видимо, опасается гнева императора. Хотя тот далеко, однако… никто не знает всех возможностей заокеанского правителя. И этот Ричард не дурак. Он догадывается, что императора раздражать слишком уж не стоит. Потому и.

— Потому и, — согласился сэр Дэвид. Он тяжело вздохнул. — Что ж, некоторое время еще выждем. Потом начнем раскачивать лодку. Пока не повернется в нужную сторону.

— Я уже начал, — сообщил сэр Сильвестер шепотом. — Даже среди этих армландцев хватает недовольных.

— Чем?

— Одни хотят более решительных действий со стороны эрцгерцога, другие, напротив, желали бы осесть в наших южных благодатных землях и наслаждаться жизнью… Конечно, нам нужно опираться на последних. Но и первых использовать бы как-то…

Сэр Дэвид предупредил:

— Только осторожнее! Несмотря на свои желания, не совпадающие со стремлениями эрцгерцога, они все верны ему беспредельно. И, не задумываясь, отдадут за него жизнь.

— Учту, учту…

Они отдалились, тихонько беседуя, навстречу начали попадаться люди, и я не решился последовать сзади, чтобы не быть обнаруженным, хотя моя незримность уже, так сказать, высокой степени, однако береженого бог бережет, я отстал и продолжил перебежками и с долгими затаиваниями путь на крышу.

Сердце стучит тревожно. Как же здорово было на корабле, когда врага видишь издали, а здесь улыбается и кланяется каждый. Но кто из них искренен, а кто приготовил нож?

За это время вечерний воздух незаметно перетек в ночной, стал чище, но такой же пряный, настоянный на запахах цветов сада, травы, пыли, женских притираний, издалека доносятся бодрые голоса ночных сторожей, то справа, то слева. Уверен, перекликаются чаще, чем в те дни, когда ужасный майордом отсутствует в столице.

Небо закрыто тучами, там еще темнее, чем на земле, здесь хоть изредка горят факелы, а в окнах лишь слабый свет за плотными шторами. На западе недобро вспыхивает широкой полосой малиновое пламя, где-то далеко за горизонтом гроза…

Я отпихнулся растопыренными лапами, крылья расправил только на миг и сразу же толчками погнал себя вертикально вверх, удаляясь от опасного ночного скопления домов, а там наверху, чуточку успокоившись, настороженно прощупывал жизнь внизу на предмет опасности.

Отсюда город красив даже в ночи, безопасен и выглядит спящим, хотя, конечно, не спят, кроме ночных сторожей, всякое ворье, ненасытные охотники до чужих жен да всякие заговорщики…

С высоты заметил крохотную фигурку, что вышла из городских ворот и медленно ковыляет к лесу, что совсем близко. Насторожившись, снизился, рассмотрел старуху, идет медленно, тяжело, при каждом шаге опираясь на клюку.

Чертова ведьма, мелькнуло в голове. Сейчас как раз полнолуние. Созревают самые ядовитые травы. Сварит что-то гадостное, во всей округе начнет болеть и дохнуть скот, а ей в радость, такие вот ненавидят все живое, самим уже все обрыдло, при виде счастливых и молодых их прям перекореживает…

Она вошла в лес, я опустился неслышно следом и неуклюже пошел следом, волоча крылья. В лесу совсем темно, старуха то и дело натыкалась на деревья, однажды охнула, провалившись в кротовую кучу, сказала раздраженно:

— Да чего я, дура, боюсь?.. Умирать же пришла, а каждого пня шарахаюсь… да вот тут прям и сяду. Не умру сама, так дикие звери разорвут…

Она в самом деле села под деревом, прижавшись к нему спиной, и опустила голову на грудь.

Я поколебался, не совсем вроде бы ведьма, хотя вид страшный, эти седые космы и крючковатый нос напугают кого угодно, а дети за такой каргой будут бегать и бросаться камнями и грязью.

Она сидела и не двигалась, я перевел дыхание и вышел из-за дерева. Шарик света выскользнул из моих крючковатых пальцев с перепонками, поплыл вперед и остановился перед нами.

— Ответствуй, — сказал я грозным голосом, — как ты посмела, дщерь, даже думать о таком страшном грехе, как самоубийство?

Женщина испуганно вскинула голову, но шарик света мешает рассмотреть того, кто разговаривает с нею, ее голос задрожал, когда она возопила:

— Кто ты, ангел небесный?

— Тебе того знать не надобно, — ответил я грозно. — А вот то, что самоубийцы идут в ад, ты и сама знаешь. И как ты посмела?

Она прошептала:

— Господин… Моя жизнь в тягость всем в семье. Дети уже выросли, я только чужой хлеб ем, им меня попрекают… зажилась я, господин…

— Только Господь, — сказал я страшным голосом, — определяет, кому сколько жить. Только Господь дает нам жизнь, только он и волен отбирать!.. А ты, существо, решила поставить себя выше Господа Нашего?

Она упала на колени, ткнулась лбом в землю.

— Прости, прости! Согрешила, дьявол попутал!

— Возвращайся, — велел я. — Живи, пока сам Господь не призовет к себе. Любой человек может быть полезен… и должон им быть.

Она торопливо поднялась, кряхтя и охая, ухватилась за дерево и стояла, жадно хватая ртом воздух. Ее суковатая палка лежит у ног, но, похоже, если она наклонится за нею, то подниматься будет до утра.

Я отступил за деревья, шарик света остался перед старухой, а я нарастил массу, увеличил крылья и вернулся, однако старуха увидела на этот раз и вскрикнула дурным голосом.

— Нечистый!.. Изыди, заклинаю тебя, сатана!

Я сказал скрипучим голосом:

— Я отнесу тебя обратно в город.

Она вскрикнула:

— Но ты же… демон!

— Демон, — согласился я.

— Ты потащишь меня в ад!

— Пока рано, — сообщил я. — Потом — да, если будешь жить неправильно и неправедно. А пока — в город! Все на свете выполняют волю Господа, даже демоны. Только по-своему.

Я ухватил ее за плечи, старуха весит чуть больше мешка с шерстью, высохшее тело бессильно вытянулось, я пронесся между деревьями, волоча ее ногами по земле, а на просторе пошел по дуге вверх в сторону города, перемахнул через крыши ближайших домов, пронесся до центра и опустил ее на булыжную мостовую.

— Жива?

Она пролепетала:

— Жива… господин демон…

— Утром сходи к отцу Дитриху, — велел я. — Расскажи, что с тобой случилось. Может быть, инквизитор даст тебе посильную работу.

— Господин…

Я взмахнул крыльями и нырнул головой вперед в черное, как раздавленная черника, небо, а уже там, осмотревшись, медленно начал снижаться, прощупывая внизу на случай опасности, за последнее время я стал то ли трусливее, то ли чувствительнее, но если мне грозит беда, то словно холодной водой окатывает…

В двух местах на площадях горят костры, там собрался народ, кто-то пляшет, играет музыка, чуть дальше на площади, где сходятся улицы, высится небольшой деревянный помост, на нем виселица с двумя столбами и перекладиной, где в качестве наглядной агитации, что воровать — нехорошо, покачиваются три трупа.