Да, Луи и правда был не в духе в тот день — раз уже даже епископу Шартрскому досталось. Все замолчали и потупились, как набедокурившие дети, и Карл тоже опустил глаза, хотя его-то Луи в этот раз для разнообразия не пожурил, видать, не найдя вовремя, к чему придраться. В шатре повисла тишина, и в этой тишине король сидел, рассеянно ероша свои отросшие светлые волосы и катая монету по деревянной столешнице. А потом вдруг спросил растерянным, почти умоляющим голосом:

— Жан, что же делать? Скажите мне, что нам делать?

И хотя в шатре в тот час собралось не менее полудюжины Жанов, было безо всяких пояснений понятно, к кому именно он обращается.

— Сир, — тихо сказал Жуанвиль, — я не знаю. Доверимся Богу.

И как глупо это ни звучало, на взгляд Карла, но Людовик враз просветлел и одарил Жуанвиля такой улыбкой, какой Карл от него за всю свою жизнь ни разу не получал.

— Ненавижу этого прихлебателя, — сказал Робер, когда они вышли из королевского шатра. — Сам ни черта не умней и не храбрей никого из нас, а почета ему — словно королю молочный брат!

— Не завидуй, брат мой, это нехорошо, — кротко сказал Альфонс, вышедший с ними вместе, и Робер огрызнулся:

— Да чему там завидовать? Всякий дурак знает, как подобраться к Луи, — надо ему только не перечить ни в чем да молитвы с ним прилежно читать по сорок раз на дню. Велика ли наука! Вот только терпения мало кому хватает.

— Значит, кое в чем сир Жуанвиль все-таки больший умелец, нежели ты, — усмехнулся Карл. — Терпение — высокая добродетель.

— Все добродетели высоки, да только мне милее пороки, — проворчал Робер.

— Только Луи об этом не говори, — посоветовал Карл.

— Что мне, жизнь не дорога? — угрюмо отозвался Робер, а Карл при этих словах вспомнил, как Жуанвиль, сгребя Людовика за грудки, встряхивал его, лежащего в песке, и орал ему в лицо эти самые слова. «Разве вам жизнь не дорога?» «А смог ли бы я, — подумал Карл, — так сгрести его и закричать ему в лицо под огненным дождем, льющимся на меня с неба? Вот так, за спиной, ругать, посмеиваться за глаза — в этом мы все ловки. А смог бы я сказать ему это в глаза, если была бы нужда? Смог бы я сказать ему в глаза хоть что-нибудь?»

Он почувствовал на себе взгляд Альфонса и резко вскинул голову, поняв, что его старший брат думал сейчас о том же самом. Альфонс тоже не любил Жуанвиля, хотя никогда этого не показывал явно. В сущности, никто не любил Жуанвиля, кроме Людовика и королевы Маргариты, с которой тот был весьма дружен.

И никто не был особенно счастлив, когда в конечном итоге именно Жуанвиль нашел для них путь в Эль-Мансуру.

* * *

Карлу снился Прованс, а вернее, прованские бароны, которые снова, как год назад, дерзили ему, потрясая сжатыми кулаками, и орали, что не бывать над ними никому, кроме покойного графа Раймунда. Понимая во сне всю бессмысленность их претензий, Карл тем не менее уговаривал их и старался объяснить, что покойник, уже преданный глубинам фамильного склепа, никак не может править таким большим краем. Ладно, ворчливо отвечали на это бароны, пусть тогда правит хотя бы частью. Потом Карл оказался вдруг в тронном зале замка Блише, куда ездил сватать Беатрису, и увидел сидящего на тронном кресле покойного графа Раймунда — в той же самой парчовой котте и беличьем плаще на широких плечах, что и в их настоящую встречу. Только теперь граф Раймунд был мертв и уже начал разлагаться, костлявые руки его неподвижно лежали на подлокотниках кресла, а остекленевшие глаза смотрели мимо Карла на баронов, которые одобрительно галдели у Карла за спиной и твердили: «Да, да, пусть старый граф правит хотя бы частью!»

Это был тревожный, неприятный сон, и Карл был искренне рад, когда он был прерван кем-то, тормошившим его за плечо. Карл раскрыл глаза, и вместо мертвого графа Раймунда увидел перед собой напряженное лицо одного из своих оруженосцев. Тот приставил палец к губам и прошептал:

— Монсеньор, его величество велели вам как можно тише встать и во всеоружии явиться к нему.

Карл резко поднялся и молча протянул руку, на которую другой оруженосец уже поспешно крепил наруч. Во рту было кисло, словно он хлебнул паршивого пива. «Что за нелепые сны приснятся в такой жаре», — подумал Карл, утирая со лба пот. Выйдя из палатки, он ощутил сухой ночной ветер на лбу и поежился, не заметив противоречия между холодом пустынной ночи и только что пришедшей ему в голову мыслью. До рассвета было еще далеко, лагерь спал — нигде не виднелось движения, и огни сторожевых костров горели ровно, как всегда, да шуршал песок под подошвами часовых. Карл подумал, что здесь даже славно — если не шпарит солнце. Во всяком случае, он совершенно точно был рад оказаться сейчас здесь, а не в Провансе в окружении сердито орущих баронов и под невидящим мертвым взглядом покойного тестя…

«Что-то, наверное, значит этот сон. А впрочем, все равно», — подумал Карл, на ходу поправляя меч на бедре и приближаясь к королевской палатке. Его ждали: страж у входа откинул перед Карлом полог. Карл вошел.

Внутри были только Людовик, Робер и — ну конечно же — Жуанвиль. Все трое взглянули на вошедшего Карла — и все по-разному: Людовик — с нетерпением, Робер — с восторгом (из которого Карл мгновенно понял, что готовится какая-то отчаянная вылазка), а Жуанвиль — так, словно прекрасно знал, что испытывает к нему брат короля, но не придавал этому никакого значения.

Все это было и странно, и интригующе. Карл невольно сделал шаг вперед.

— Вы звали меня, сир?

— Да, вы очень вовремя, — сказал Луи, не прибавив «брат мой». По его всклокоченным волосам и быстрому, стремительному взгляду Карл понял, что он ужасно взбудоражен. — Жуанвиль отыскал нам брод.

Карл кинул на Жуанвиля вопросительный взгляд. Тот кивнул.

— Меньше двух лье вниз по течению. Коням будет по шею, но они пройдут.

— Мы не сможем драться в деревне конницей, — сказал Карл. — Лазутчики доносили, что улицы там слишком узки, сарацины мигом окружат и заблокируют всадника, а лучники добьют.

— Вздор! — рявкнул Робер, которого находка Жуанвиля повергла в больший восторг, чем самого Людовика. Еще бы: ведь именно Робер командовал конницей, стало быть, ему, а не кому-то другому предстояло вести рыцарей через брод. Сомнение Карла в целесообразности такого действия оскорбило Робера до глубины души — хотя Карл высказал скепсис единственно для того, чтобы обесценить находку Жуанвиля.

Луи, обычно относившийся к подобным молчаливым играм среди своих придворных довольно чутко, на этот раз ничего не заметил. Он постучал пальцами по карте окрестностей, развернутой на столе.

— Мы и не будем драться конницей. Взгляните. Робер переведет рыцарей через брод и очистит плацдарм перед нашей дамбой, вот здесь, — Луи указал на то самое место, куда неделю назад сарацины вывезли свои камнеметы и обстреляли шато. — Он захватит это место и удержит его, а мы тем временем перекинем мост от края дамбы на тот берег и перебросим пехоту. Если действовать быстро, мы будем в Мансуре до рассвета, прежде, чем сарацины поймут, что происходит у них под носом.