Генерал Уэйд Хэмптон, командовавший кавалерийскими полками в Южной Каролине, после войны обосновался в Миссисипи. Сейчас он возвратился, чтобы возглавить демократов как кандидат на пост губернатора. Ему было пятьдесят семь лет, и он все еще был окутан романтическим ореолом – воинственный, бескомпромиссный, с гривой белоснежных волос и пышными закрученными усами. В штате возникло двести девяносто кавалерийских клубов, куда вступали преданные ему люди. Ку-клукс-клан предложил Хэмптону свою поддержку, но генерал с презрением отверг ее.

– Нам незачем прятать лица. Мы гордимся тем, что нам выпала честь освободить Южную Каролину от злодейских рук, выжимающих из нее кровь. Мы хотим, чтобы все знали, кто мы такие.

Последователи Хэмптона расценили это как просьбу быть на виду. Они стали носить красные рубашки, и вскоре их так и прозвали.

В качестве противовеса республиканцы использовали черную милицию штата, которая контролировала все арсеналы. Но, опасаясь, что милиция недостаточно предана им, республиканцы сколотили две черные банды: «Первоклассные» и «Вечнозеленые дубы».

Обыкновенные чернокожие, к несчастью, оказались между двух огней. Они были пешками, завладеть которыми желали обе стороны.

С наступлением весны напряжение возросло. Будни, неожиданно для Пинкни, потекли так, будто после войны прошло совсем немного времени. Отряды легковооруженных драгун патрулировали по ночам город, разъезжая с факелами верхом на лошадях, так как не все улицы были хорошо освещены. Днем вооруженная стража охраняла Арсенал, готовая выехать при первой необходимости. «Красные рубашки» выезжали в сельскую местность – каждый отряд состоял из десяти рядовых под командованием лейтенанта. Отряды останавливались в маленьких придорожных селениях, беседовали с белыми и черными, уговаривая их голосовать за демократов, – они называли это переправой через Иордан. Порой их опережали «Первоклассные», иногда они приходили сразу же за ними. Открытого противостояния не было, и насилие почти отсутствовало.

Но в городе запальные шнуры были гораздо короче. Бунтов не возникало, однако то и дело завязывались потасовки, легковооруженным драгунам и полиции все время приходилось быть начеку.

Однажды в середине мая Пинкни возвращался на рассвете с ночного патрулирования. За ночь их отряд трижды разгонял дерущихся, и у Пинкни ныла рука, задетая брошенным камнем. Он оставил свою лошадь в казенной конюшне и проделал долгий путь пешком, раздумывая, стоит ли ложиться спать перед завтраком. Пинкни отпер дверь и толкнул ее коленом. Она приоткрылась всего на восемь дюймов. Встревоженный, Пинкни забыл об усталости.

Элия навзничь лежал на полу прямо возле двери. Он хрипло дышал. Пинкни, с усилием протиснувшись в дом, склонился над старым слугой. Приподняв голову Элии, он почувствовал, как меж пальцев струится кровь.

– О Господи! Клара, Клара! Хэтти!

Первой на веранде появилась Лиззи. Она ахнула, повернулась и умчалась. Когда Пинкни с женщинами внесли Элию в кабинет, Лиззи уже успела зажечь там свет и постелить одеяло на диване.

– Клади его сюда, – приказала Лиззи. – Хэтти, принеси теплой воды и мыла. Клара, достань квасцы и принеси из кухни таз. Пинни, мне нужна твоя бритва, чтобы обрить ему голову, и бутылка бренди.

Пинкни с удивлением смотрел на нее.

– Я знаю, что надо делать, – отрезала Лиззи. – Доктор Перигрю будет здесь не раньше чем через час, сейчас он спит как убитый. Дайте мне все необходимое, а потом отправляйтесь за ним. Эй, вы, поживей! Мне нужны бинты и вата.

Вид ее нельзя было назвать внушительным. Ночная сорочка и ситцевый халат были слишком коротки, девушка была в туфлях на босу ногу, со спутанными волосами. Но в голосе ее звучали властные нотки, и никто не посмел ослушаться.

Когда Пинкни привел доктора, тот заявил, что Лиззи уже сделала все необходимое. Однако надежды на выздоровление было мало.

В течение дня Элия попеременно то приходил в сознание, то вновь погружался в беспамятство. Он успел объяснить, что случилось. Объединенная лига настаивала, чтобы все заблудшие вернулись в стадо. После комендантского часа к дверям подошли двое. Элия отверг их приглашение, и они ударили его по голове железным прутом.

– Мистер Пинкни, мне бы хотелось забрать из банка свои сбережения. Мне нужны золотые монеты. Я хочу видеть золото, цифры в книжке ничего для меня не значат.

Пинкни принес ему его золото: Элия, вновь придя в сознание, с широкой улыбкой пропускал монеты сквозь пальцы.

– Правда, хороши? – Веки его опустились. – Я мечтал о золотых зубах, таких же, как у Тоби, но рад, что передумал. Я собираюсь устроить пышные похороны, каких похоронная контора и не видывала. – Он опять улыбнулся и потерял сознание.

Пинкни взял его за руку.

Лиззи уже зажгла в доме свет, когда Элия очнулся в последний раз.

– Взгляните на эту взрослую девочку, мистер Пинкни. Она такая добрая. Я ухожу. Не беспокойтесь. Я плачу за все. Со мной все, в чем я нуждаюсь: мешок, полный золота, по одну руку и Иисус Христос по другую. Я собираюсь на свадебный ужин.

Губы его изогнулись в улыбке, и рука безжизненно обмякла. Пинкни положил ее ему на грудь и закрыл старому слуге глаза. Потом он обнял плачущую Лиззи.

– Мистер Пинкни, вам бы лучше не ходить на похороны. Там соберется разный народ, и навряд ли будут белые.

– Спасибо, Клара. Я ценю твою заботу. Но ты живешь у нас всего несколько лет и потому не можешь понять. Элия входил в нашу семью. У меня не было возможности проводить в последний путь отца, но я провожу Элию.

Похороны Элии Трэдда были такими пышными, каких его друзья не видывали. Гирлянды венков покрывали стеклянный катафалк и полированный, красного дерева гроб, в котором на белом атласе покоился старый слуга в своем бархатном костюме. Катафалк везли черные лошади, крупы их сияли. На их головах развевались плюмажи из черных страусиных перьев, упряжь украшали розочки из черного шелка. Перед катафалком шествовал хор Африканской методистской епископальной церкви – с тамбуринами, в новых одеждах. Пританцовывая, они пели радостный гимн. Впереди ехал глава конгрегации, в его коляску была впряжена белая лошадь. Кареты и повозки с мужчинами и женщинами в белых траурных одеждах растянулись на несколько кварталов между его коляской и хором. За катафалком шел Пинкни Трэдд, опустив блистающую на солнце медно-рыжую голову.

На кладбище Пинкни залюбовался мраморной плитой, на которой было выбито имя покойного. Он бросил первый ком земли и дождался, пока могилу полностью не зарыли. Тут он простился с друзьями покойного: ему не хотелось присутствовать на последнем празднестве, которое устроил для них Элия.

В конце июня Лиззи закончила пансион миссис Хопсон Пинкни для юных леди. Заключительная церемония проходила в саду. Одиннадцать выпускниц выглядели задорно и счастливо в длинных белых платьях и широкополых соломенных шляпах. Пинкни и Симмонс изнывали от зноя, но Люси чувствовала себя неплохо, с зонтиком от солнца в одной руке и веером из пальмовых листьев в другой. Напутственная речь миссис Пинкни была неподражаема. Люси сочувственно смотрела на своих провожатых и время от времени опахивала их веером. Когда церемония закончилась, Пинкни и Джо засыпали миссис Пинкни комплиментами. Пинкни, обосновывая свои права на дальнем родстве, поцеловал старушку в морщинистую щеку, заставив престарелую даму вспыхнуть от смущения. Симмонс Тень знал отцов некоторых девочек по делам в отеле. Он представил их Пинкни и Люси и, хитро поглядывая, наблюдал, как мисс Люси была с ними «вежлива до оторопи». Наконец коренные чарлстонцы отправились на вечер с мороженым к Рэггам.