— Расскажи, — легко согласилась Ийлэ.

— Море — это вода… то есть ты, конечно, знаешь, что море — это просто очень много воды, но представить его, пока не увидишь, сложно. Оно бывает серым. Или синим. Зеленым. Даже розовым, если на закате. Золотым тоже. Оно то гладкое, что атлас, то ощетинившееся, разозленное. Ветер пытается его оседлать, но с морем не так просто справиться. Оно встает на дыбы… — Райдо протянул руку.

Раскрытая ладонь, пустая. Приглашение.

И оно было принято.

— На берегу пахнет солью. И еще водорослями. Порой море отступает, и на прибрежной полосе остаются раковины или еще морские ежи… их собирают, чтобы продать. Иногда попадаются подарки не такие интересные… я как-то дохлую рыбину нашел. Матушка не оценила, а я ведь хотел ее порадовать.

Слушает.

Полуприкрытые глаза, и бусина-пуговица, зажатая в кулаке. И Райдо спешит продолжить, боясь одного, что воспоминаний его не хватит. Сказка прервется, и его женщина, которая слишком не уверена, что в нем, что в себе самой, вновь придумает какую-нибудь глупость.

— Мы выезжали на море в первый летний месяц… иногда — в первый осенний, когда жара отступала. Летом разрешали купаться. Даже некоторые девушки решались, хотя матушка этого не одобряла, полагала купальные костюмы слишком… — Райдо описал полукруг в воздухе, — смелыми. На грани приличий… нижних юбок нет, руки оголенные… ужас.

Ийлэ дышала.

Однажды ему случилось поймать синицу, залетевшую в палатку не иначе как по глупости, а может, и нет. Зима была, замерзла птаха, а из палатки теплом тянуло. Вот и притянуло. Синица сидела в его руках, смирная, притихшая, и Райдо слышал отчаянный стук птичьего сердца и боялся сдавить слишком сильно.

— На море тебе понравится… я надеюсь.

Она не ответила.

И пускай.

Гости явились в разгаре весны, когда потеплело и как-то очень резко. Земля парила, и запах ее, тревожащий, манящий, пробирался в раскрытое окно.

Две недели.

И люди Гарма обжились в Городе, облюбовав заведение матушки Бибо. Как ее звали на самом деле, крупную кряжистую женщину, которая и в молодости своей не отличалась особой красотой? Она много курила и говорила медленно, взвешивая каждое слово.

— Ты мне, я тебе, — сказала она, выслушав тогда Райдо. — Не потому, что деньги нужны…

…от денег, впрочем, матушка Бибо тоже не отказалась.

— …и не потому, что я так уж властей боюсь. Одна была, другая стала… а там, глядишь, и третья придет. — Она носила очочки из темного стекла, и к тонким дужкам их крепился кожаный наносник. Под ним скрывалась дыра. Матушка была больна, пожалуй, давно больна, и солнечный свет раздражал ее глаза, но она не замечала болезни и тем была симпатична. — Власть властью, а девки девками. Небось всем нужны…

— Тогда почему?

— Почему… — Она прищурилась и рукой заслонилась от свечи, стоявшей далеко, но оказалось — слишком близко к ней. — Потому что этот городишко гниет, и давно. Все эти приличные дамочки, которые от моих девочек носы воротят. Навроде их и вовсе нет. И муженьки их, что ко мне бегают. А в городе встретишь, так скривятся, будто нелюдь какую увидели. Я вот помру скоро, так перед смертью хоть увижу, как их перекосит. Перекосит?

— Еще как, — пообещал Райдо и, помолчав, добавил: — Мне прислуга понадобится. Поэтому если кто из твоих… девочек вдруг захочет жизнь поменять…

— Добренький?

— Какой есть.

— Здоровые нужны. — Матушка Бибо постучала кривым ногтем по столу. — Поговорю… авось кто и вправду захочет… не подумай, мои девочки ни в чем не нуждаются. Кто-кто, а мамаша Бибо никогда никого не обманывала и силой к этому делу не принуждала. От силы толку никакого, потому не обижайся, ежели никого не сыщется. В служанках хлеб не сладкий… нигде он не сладкий… но ты иди, иди… я девочкам скажу, чтоб с тобой, аки с исповедником… нет, на исповедника ты не тянешь. Тот-то любит к нам заглянуть. А что, небось удобно. Сам согрешил, сам покаялся, сам себе грехи и отпустил.

Она зашлась хриплым лающим смехом.

Этой женщине и вправду осталось недолго. Кто займет ее место? Кто-то займет. Матушка Бибо наверняка нашла достойную кандидатуру… тоже карьера, если подумать…

— Ты болен, — повторила Ийлэ в сотый кряду раз, и Райдо кивнул: болен, он помнит о своей болезни, опиуме и виски.

Несвежие простыни. И лихорадка. Должна быть лихорадка, но следовало признать, что выглядел он до отвращения бодрым.

— Пей. — Ийлэ протянула кубок.

— Мерзко пахнет.

— На вкус еще хуже. Белокрестник жгучий, малина и тертый корень ройша. Моментально пропотеешь. Меня этим в детстве лечили.

Не обманула, на вкус пойло было еще более отвратительно, нежели на запах. Не горькое, какое-то кисловатое, перебродившее будто.

— Теперь ложись… голова не кружится?

— Отравила, да?

— Отравила. — Она убрала волосы со лба. — Вот и верь после этого альве.

Нервная кривоватая улыбка. И нить пульса дрожит. А ей ведь страшно, но Ийлэ учится держать свои страхи в узде.

— Послушай, это скоро закончится и тогда…

— Мы отправимся на море, да?

— Да.

— Хорошо… ей понравится море, как ты думаешь?

— Уверен, что понравится… только, сокровище ты мое, не сразу их приглашай, ладно? Пусть поуговаривают… настаивают…

Райдо сомневался, что выпитый им отвар способен был что-то излечить, разве что альвы и псы устроены по-разному. Его знобило и тут же бросало в жар, и жар был таким, что Райдо едва не сгорал.

Он задыхался.

И кажется, провалился в полусон, муторный, тяжелый. В этом полусне он был куском льда, который стремительно таял. Со льдом по весне всегда так, главное, успеть поймать воду…

…дверь открылась беззвучно, но Райдо услышал.

Очнулся. Открыл глаза и уставился на человека, который присел у кровати. Этот человек снова принес с собой запах крови, а еще опиум. За руку схватил. И прикосновение это было столь неприятно, что кожа отозвалась сыпью живого железа.

— Пульс учащенный, неравномерный, — сухо, словно бы издалека отозвался человек. — Сердце сдает. Увы, осталось уже недолго.

Правильно. Он умирает. Райдо еще не забыл, каким положено быть умирающему… и он пытается сесть, но человек не позволяет.

— К сожалению, в этом случае медицина бессильна.

Показалось, или в голосе человека мелькнуло торжество?

Райдо закрыл глаза. А когда снова открыл, человека не было, зато у постели сидела Ийлэ. Бледная. Напряженная что струна.

— Привет, — прохрипел Райдо. — Как все прошло?