Рёв женщин, которых эта фраза лишила всякой надежды на спасение родных мужиков, разорвал тишину.

— Как же так? А если они живы?! — шахтеры вытирали грубыми ручищами уголки подкрашенных угольной пылью глаз — не железные они всё же, и слёзы им не чужды…

— Товарищи, уже нет шансов, мы можем лишь потерять горноспасателей.

— Гады! — средних лет вдову, поднявшуюся со своего места в зале, соседи пытались успокоить.

— Не нужно, Свет… ты же понимаешь, ничего они не смогут сделать…

— Верните мне Женьку моего! Его там поджарило заживо, а вы тут сидите, в костюмчиках, в галстучках! — крик становился всё громче.

— Товарищи, поймите…

— Не хочу ничего понимать! Мужа верни!

— Товарищи, спасатели жизнью рисковали все эти десять дней ежеминутно, они сделали всё возможное…

— Зачем ты посылаешь их на смерть?! А следующим кто будет? Брат мой? — женщина срывалась на фальцет, ей не хватало вдоха, чтобы прокричать о своём горе. Голоса у вдовы вдруг не стало, и она, тихонько рыдая, сползла на потёртое сиденье…

— Не хочет шахта нас дальше пускать, уничтожит она нас, директор! — зал гудел как улей — плач смешался с низкими тонами мужских голосов.

— В лаве будет установлена перемычка для предотвращения распространения пожара. С этого момента семь наших друзей будут считаться не пропавшими без вести, а погибшими на производстве… Со всеми вытекающими отсюда последствиями, — Лукьянец сквозь гул продолжал говорить то, что обязан был сказать, несмотря на подкатывающие слёзы. — Семьи всех погибших получат компенсации от государства…

— Какие деньги? Верни их!

— И дети будут пользоваться статусом детей погибших шахтёров.

Камеры телеканалов развернулись в сторону зала, бесцеремонно подглядывая за людским горем и страданиями.

— Прошу всех почтить минутой молчания память наших товарищей, погибших в этой страшной аварии…

Захлопали откидные сиденья, некоторые женщины, обессилев от горя, не смогли встать…

* * *

— Василий Кондратьевич… — шёпот медсестры совсем на ухо оторвал Матвеева от красивого сна, который пришёл ему, наверное, в качестве награды за боль, пережитую в течение последних десяти дней.

— Василий Кондратьевич, конечно, нельзя, но я не могла не пустить. Там ваша дочь приехала. Что ж вы не говорили, что у вас семья есть? Вас же спрашивали, кого предупредить из родственников, что вы здесь, эх, Василий Кондратьевич, бессердечный вы! Сейчас приведу, а то плачет навзрыд.

Матвеев очень любил свою дочь, это единственное, что осталось у него от любимой, так рано ушедшей жены Ольги.

Когда-то давно, когда Василий Матвеев пришёл из армии, недостатка в молодёжи посёлок не испытывал. Каждую субботу памятник вождю, выбеленный мелом, служил местом встреч местных барышень в нарядных ситцевых платьях и их кавалеров, шагающих вразвалку в широких штанах. Бюст Ленина возглавлял клумбу, украшавшую площадку перед гордостью посёлка — новым дворцом культуры, недавно открытым к очередной годовщине Октября. ДК, или клуб, являлся очагом культуры не только самого Ивантеево, но и всех прилегающих окрестностей. Кино приезжало сюда каждую субботу. О том, какую картину ждать в конце недели, непременно знали председатель поселкового совета Владимир Иванович Клименко и, конечно же, директор ДК Клавдия Дмитриевна — дородная тётушка лет пятидесяти, которая курировала и поселковую библиотеку, расположенную там же.

После того как чёрная эбонитовая трубка телефона в кабинете поселкового начальника сквозь треск помех таки прокрикивала название субботнего кино, Иваныч неспешно снимал с вешалки свою светлую шляпу (в холодное время года — чёрную) и размеренным шагом направлялся к Клавдии, дабы провести оперативку на предмет составления афиши. Ритуал совещания был незыблем, и только очередная мировая революция могла его изменить. Клавдия Дмитриевна давно и крепко страдала по председателю, но поселковые нравы были всегда консервативны, и, дабы не прослыть легкомысленной, не афишировала свою недопустимую для работника культуры слабость. Владимир Иванович делал вид, что не догадывался о причинах избирательной хлебосольности Клавдии Дмитриевны, но варенье её ценил. Посему оперативное совещание всегда начиналось с чаепития.

Руководитель районного очага культуры неизменно делилась с шефом новостями из жизни местного бомонда за прошедшую неделю и, получив указания, звала местного таланта — Федьку Будыку.

Фёдор всегда готовился к оперативке и выглядел нарочито официально, хотя праздничная шляпа на его рязанской морде смотрелась смешно. Тем не менее Фёдор надевал на шею платок, завязывал его большим бантом, что подчёркивало его незаменимость. Толстовка с широкими рукавами висела на нём как на вешалке, что его совершенно не смущало.

Разумеется, Фёдор и являлся художником. Только ему было дано знать, как правильно писать афиши. Но, как известно, труд художника — дело не благодарное и прокормить не может, посему Фёдор работал в основное время на шахте. Он ценил своё хобби не только за возможность быть первым в курсе репертуара (что, без сомнения придавало ему значимости), но и за шанс произвести впечатление на Иваныча, чья дочь Ольга давненько не давала спокойно спать молодому дарованию, хотя все попытки привлечь её внимание проваливались, как зимняя кампания Наполеона в 1812 году.

— О, Репин, заходи! — председатель сделал радушный жест.

— Всегда вы так, Владимир Иванович, а дело ведь серьёзное, дилетантов не терпит. Я работаю над постановкой кисти, скоро жалеть будете, что не разглядели талант вовремя.

— Да уж… Только как я пойму, что кисть твоя уже встала? — Иваныч разразился громким смехом от своей же остроты.

— Владимир Иванович… — Клавдия Дмитриевна никак не могла свыкнуться со специфичным юморком председателя и смущалась от его откровенных острот.

— А что? Я ведь по-доброму! Кадры, понимаешь, выращиваем, заботимся. Не только же молотком отбойным махать, так ведь, Фёдор?

— Так точно, Владимир Иванович! — любое доброе слово будущего (как он надеялся) тестя было Фёдору желанно.

— Только ты, Федя, мне дорого обходиться стал.

Фёдор почувствовал, что погода в кабинете директрисы стала резко портиться.

— Да я ж на полставочки…

— Содержит тебя, дорогой, страна, а я из-за тебя таблетки глотать должен. Успокаивающие.

— Да бог с Вами, Владимир Иванович. Что ж Федька мог натворить? — Клавдия тоже начала переживать.

— В прошлую субботу, какое кино привозили, Фёдор?

— Чапаев.

— Точно, а в эту знаешь, что привезут?

— Никак нет.

— «Щорс» привезут, Фёдор. Фильм о героическом командире Красной армии времён гражданской войны.

— Так я готов…

— Федя, ты Чапаева, Петьку и Фурманова зачем в профиль в ряд изобразил? Тоже мне. Маркс, Энгельс и Ленин!