Архитектор достал приличной толщины рулон свитков и возложил его к ногам фараона.

— Папирус не вечен, мой господин, но я не решился высечь эти тайны на табличках. Божественная воля и ум повелителя великого народа подскажут тебе, как поступить со свитками, но знай всегда, что здесь, — Хемиуну показал пальцем на свою голову, — хранится оригинал этих планов. Я готов забрать его с собой, когда боги прикажут мне плыть в неземной мир. И я обещаю, мой фараон, что никто и никогда не узнает то, что я храню в голове.

Хуфу встал с трона, архитектор застыл в почтенной позе.

— Я рассчитываю на тебя, Хемиуну. Для продолжения славы династии мне недостаточно знаний визирей и жрецов, лекарей и астрономов. Мне нужны твои сны. Повелевать обоими мирами можно только, если знаешь будущее. И это будет второй нашей тайной, племянник. О том, что ты рассказал мне и еще расскажешь, не должен знать никто, а тем более жрецы.

* * *

Владимир Иванович Лукьянец никогда не считал себя трусом или предателем, но на этот раз выйти на шахтный двор долго не мог. Он уже семь лет был директором одной из самых глубоких в Донбассе шахт. Свыкся с вниманием учёных, прессы, но к авариям привыкнуть не мог. Каждый раз, когда нужно было сделать шаг за дверь и сказать, что шансов найти живых больше нет, он собирался с мыслями так долго, как будто шёл на собственную казнь.

Шахта «3-я Глубокая», после того как перешла отметку 1000 метров, приобрела репутацию убийцы. Раз в несколько лет там начали происходить случаи массовой гибели шахтёров. Учёные и инженеры корпели над грудами бумаг и десятками квадратных метров чертежей, пытаясь понять, почему ранее самая безопасная шахта так круто поменяла свой нрав. Экономисты считали себестоимость ставшего таким драгоценным угля, а сухая статистика выдавала стоимость тысячи тонн угля, измеренную в количестве шахтёрских жизней. Все эти цифры росли постоянно, но тем не менее уголь, который добывали на шахте, был по своим качествам самым лучшим в стране. А там, где есть государственный интерес, нет места сомнениям — так учили Лукьянца со времён Советского Союза.

— Итак, сейчас мы должны принять решение. Есть хоть малейший шанс спасти тех, кто числится пропавшим без вести? — заместитель министра угольной промышленности Станислав Васильевич Журавский, возглавивший штаб по ликвидации аварии, был печален, но вполне спокоен.

В воздухе повисло молчание.

— Владимир Иванович, доложите обстановку по состоянию на десять часов утра, — замминистра говорил негромко, но все слышали каждое его слово.

— Спасательная операция длится десятые сутки, из двадцати трёх горняков на поверхность подняли двух живых и четырнадцать — без признаков жизни. Судьба ещё семи человек нам неизвестна, хотя на самом деле… не будем себя обманывать надеждой. Пожар в лаве продолжается, температура около тысячи градусов.

— Каково мнение горноспасателей?

Встал командир отряда горноспасателей. Опустив глаза и понимая тяжесть своей миссии, он сказал то, что рано или поздно говорить приходится:

— Дальнейшее проведение спасательной операции в связи с условиями пребывания бойцов считаю невозможным. Шансов найти кого-либо живым — ноль. Там пекло. Смысла пытаться достать останки тел, рискуя потерять кого-то из бойцов, не вижу. Да и вряд ли эти останки сохранились: крематорий там… Предлагаю ставить перемычку.

Постукивая ручкой по столу, замминистра взял паузу.

— Скажите, Владимир Иванович, наша совесть чиста?

— Всё, что возможно, мы сделали.

— Ну что ж… Приступаем к монтажу перемычки. Я выйду к прессе, поясню ситуацию, а вас, Владимир Иванович, попрошу подготовить встречу с коллективом, с родственниками погибших. Наверное, будет правильно, если правду они услышат от вас, своего земляка.

«Другого и быть не могло…» — Лукьянец знал, что самое тяжёлое достанется ему, и кто-либо из зала обязательно выкрикнет в его адрес слово «убийца». Таков его крест. Такова плата за достаток семьи, учёбу в престижных вузах детей, хороший автомобиль, возможность управлять производством, отдыхать на дорогих заграничных курортах и чувство причастности к некой элите, с вытекающими отсюда перспективами…

— Соберите народ в актовом зале на 16 часов…

Тучный Лукьянец вовсе не казался жирным из-за хорошей подвижности. Особую выразительность придавала ему и бурная жестикуляция — даже во время прохождения службы в армии он толком не научился держать руки по швам. Жена заранее извлекла из гардероба приготовленную для таких случаев чёрную траурную рубаху. Поначалу она не знала, как правильно вести себя в подобных ситуациях. Каждое её слово злило мужа, безжалостно срывавшегося на неё резким ором. Но молчание оказывалось ещё более тягостным. Позже она решила: уж пусть покричит на неё, раз ему так надо, в конце концов, ему всё равно тяжелей, а так она выступит в роли громоотвода. А на вечер всё равно отойдёт, приголубит и скажет: «Ты, мать, не серчай, что сорвался» — и новое кольцо подарит.

Пока супруга завязывала галстук и что-то говорила с успокаивающей интонацией, Лукьянец продумывал свою речь, где сделать паузу, где дать выход волнению, где говорить приготовленный текст без остановки роботом, но главное — превратиться в тень и ничего не слышать, не слушать, испариться. А через три-четыре дня мотануть в соседний городок Зимнее — к Наташке. Подарить ей цепочку золотую. Забить продуктами холодильник. И наслаждаться её — кто знает — может, и искренним звонким смехом. Несмотря на разницу в возрасте, она, кажется, на самом деле радовалась их встречам. Пока он её не приметил, торговала мороженым в парке. Любопытно устроены женщины. Интересно, дай ей его возможности, как бы она с ним поступила. А какая, в конце концов, разница? Мы что, лучше? Мы хитрим, они хитрят…

Тусклый свет актового зала шахты делал массу собравшихся серой и неприветливой. Женщины вперемежку с мужчинами стояли в проходах — зал предназначался для торжественных мероприятий и не был рассчитан на такое количество людей.

С трудом протискиваясь сквозь толпу, пытались занять удобное для съемки место операторы местных и центральных каналов со штативами наперевес.

Президиум состоял из трех массивных столов двадцатилетней давности, нескольких скрипучих стульев и старенького советского микрофона, который многое слышал в своей жизни: поздравления с юбилеями и трудовыми свершениями, но теперь ему предстояло услышать те слова, которые бы ему лучше не транслировать дальше…

Лукьянец, командир горноспасателей и главный инженер вышли в президиум. Сотни пар глаз просвечивали их как рентген. Для чего собрали?

Зажглись софиты камер.

Директор стал за трибуну, пальцем постучал по микрофону и услышал эхо из колонок. Сколько можно оттягивать этот момент? Ком плотно стоял под кадыком. Не помог и стакан с водой.

— Товарищи…

— Говори, не тяни, директор! Нет уже у нас слёз!

— Сегодня штаб по ликвидации аварии совместно с правительственной комиссией принял решение об окончании спасательных работ.