Щелк-щелк, и проступал сквозь Муромца китаец в вышитой золотом куртке с чашечкой чая — глиняный чайник рядом на деревянном столе. Университетский рассеянный профессор глядел сквозь круглые очки. Стремительный, сжатый журналюга ловил волну, алчно вытянув микрофон. Плыл по свободной стихии, разбросав руки, ветреный пузатый поэт. Неприятный рыхлый дядька во дворе школы удушливо соблазнял старшеклассниц. Стройный высокий юноша бежал в спортивных трусах и майке, пружинисто прыгал, сдавал норматив ГТО. Крутолобый мальчик со светлой прядью над ясными глазами глядел задумчиво в книжку.

Нежный любовник. Верный-неверный муж.

Рассеянный и щедрый, действительно не жалко ничего, никогда — себя, денег, вечно глупые меленькие подарочки — но не от доброты, от рассеянности.

Почему ты все время то бреешь бороду, то растишь.

Это зависит от настроения.

Зачем тебе усы?

Чтобы лучше щекотать тебя.

Никак не пойму: какого цвета у тебя глаза?

Зависит от настроения. Твоего.

Но сказать тебе страшную тайну?

Конечно!

Иногда мне кажется, у меня восемь глаз!

И, устав скользить взглядом по этим цветным, сияющим, землистым, болотным, благоуханным стеклышкам, она думала измученно: пустой. Все-таки пустой, вот и все. Текучая пустота, принимавшая форму емкости, в которую зальют, обретавшая черты только в тисках обстоятельств, а если векторов несколько — подчинится сильнейшему.

И все время подскребывало где-то слева то ли подозрение, то ли полная уже уверенность в том, что он использует ее. Исключительно для, что называется, здоровья — а любовь, какая наивность, любовь и не ночевала в этом обходительном лукавом медведе.

Однажды, не в силах больше терпеть своих мыслей, она позвонила ему почти ночью, и они долго говорили, окруженные тьмой, а она еще и одеялом — для звукоизоляции, задыхаясь в теплом душном укрытии.

Ты не любишь меня больше… Наши отношения — вынужденные, прагматика в чистом виде. И я просто не знаю, что мне теперь делать…

Ну что ты, что ты, девочка моя…

Уговаривал, упрашивал, ровное «бу-бу-бу» в трубке, любит, он же любит ее, как еще это можно доказывать, любит, просто устает иногда, не от нее, нет, от жизни, он же действительно бывает страшно занят, столько обязанностей, проектов, людей вокруг.

Они простились наконец, но уже никак не засыпалось. За окном стояла какая-то ненормальная тишина, поглотившая все привычные звуки, и мешала уснуть. Тетя поднялась, выглянула — валил снег, прощальный, апрельский! Стоял мутной стеной и, не успев долететь до земли, таял.

Ранним утром пришел стишок. Она читала его снова и снова и начитаться не могла, наконец запомнила, стерла. В раскрытое окно рвался мокрый снежный воздух.

Неслышно ветер бродит в кронах могучих сосен за окном, уносит боль с помятым сном на пролетающих воронах, припрятал снегом грусть рассвет, что в комнату вступает властно — и я пою: как жизнь прекрасна, любовь царит в сердцах, и лишних нет.

И еще один месяц прошел — такой же нервный, счастливый, такой же больной.

— Тетя Таня! — объявил Теплый. Он открывал дверь, пока Тетя срочно допекала оладушки.

Тишка ввалилась с горой пакетов, пакетиков, с хулахупом через плечо. Уронила пакеты на пол, извлекла откуда-то раскрашенное яичко и книжку сказок Перро — с любимыми Тетиными картинками — переиздали! Протянула Теплому, тот поблагодарил, яичко сунул Тете и сейчас же уселся на диванчик на кухне — смотреть книжку.

В выданный Тетей Колькин рюкзак, старый, но крепкий, тридцатилитровый, переехали все вытряхнутые из пакетиков штанишки, колготки, кофточки, поблескивающие детские книжки, мягкий серый кот, хрустящие упаковки рубашек.

— Себе-то купила хоть что-нибудь?

— Да! — улыбалась Тишка.

Извлекла новые шлепанцы, похлопала ими как в ладоши. Тетя засмеялась, радуясь Тишкиному смешливому возбуждению — велела Теплому мыть руки.

Вчера была Пасха, поздняя в этом году, пришедшаяся на 1 мая. В Апрелевку приехала Тишкина мама и сделала дочке подарок — отпустила ее на целый день. Побродить по магазинам, погостить у Тети. Коли не было дома, он уехал летать на своих драконах — было спокойно, свободно.

Тишка привезла и другие гостинцы — высокий кулич в нахлобученной, чуть съехавшей набок шапке из глазури, пасху в настоящих, деревянных стеночках, обвязанных толстой косматой веревкой — Тишка ее освободила, выставила на блюдечко, поднялся легкий аромат ванили. Из стеклянной банки достала еще несколько пестрых, раскрашенных детьми яиц.

— И ты со всем этим ходила по магазинам! Не разбила! — ласково удивлялась Тетя.

Тишка только рукой махнула — била-била, не разбила!

— Я тоже хочу рисовать на яйцах, — заныл вдруг Теплый. — В прошлом году, помнишь, мам, мы же рисовали, а в этом…

— В этом не успели, прости, миленький, — виновато залепетала она.

Действительно замоталась, только и сделала, что купила в магазине кулич.

— Еще не поздно, — утешила его Тишка, — всю неделю Пасха. Можно после ужина порисовать, если мама, конечно, разрешит.

— Разрешит, — кивнула Тетя. — Только… яйца все ушли в оладушки. Завтра! А сегодня эскизы, в альбоме, наброски, хорошо?

Теплый промычал невнятное, у него во рту уже был оладушек, хотя за стол они еще не сели. Но Теплый их слишком любил.

— Можно? — глянула Тишка на Тетю, та кивнула — и, встав перед окном, звонко, чисто Тишка пропела «Христос воскресе». Тетя выслушала ее без внутреннего сопротивления, недоуменно ощутив в сердце отзвук прыгучего, воздушного веселья. Теплый потребовал спеть еще. Даже про оладушки забыл — ему тоже понравилось. И Тишка снова спела, они подпели ей как могли.

Затем они ужинали, долго пили чай, жевали сладости и разговаривали, болтали так, как говорили всегда — перепрыгивая с одного на другое, о методике Монтессори, кружке рисования на дому, терапевтическом воздействии пения, гомеопатии, планах на лето — вывозить такую ораву Тишке всегда было трудно, но тут проклюнулся, вы подумайте, собес! А? Предлагают бесплатные путевки в Болгарию! Тишка комично поднимала брови, закатывала глаза. Тетя вспоминала: да-да, такой она и была на первом курсе — заводной и актрисой слегка. Вот что делают с женщиной дети, и вот что значит отпустить ее хоть на денек… Или дело в чем-то другом? Тишка была сегодня легче, свободнее, чем обычно, — это точно!

Теплый за это время нарисовал несколько волшебных, красивых узоров — вот так буду завтра раскрашивать яйца, посмотрел мультик, уложен был спать. Не стал даже требовать, чтобы Тетя ему почитала на ночь, согласился на магнитофонное «Рики-Тики-Тави».

Тетя сидела на своем любимом диване, Тишка — в кресле напротив, времени оставалось уже немного. Тане нужно было успеть на последнюю электричку, ночью оставлять маму с детьми она все-таки не решилась. Вдруг Тишка вскочила.