— Чечня — это Россия, генерал. Воюет с империей больше четырехсот лет. А за это время напиталась психологией великого народа, коли в состоянии воевать с великим. Это только Сталину удалось за одну ночь укротить ее и вывезти, вырвать из собственного космоса. Диктатор, считай, русский генерал. Так что драться нам придется с самим собой. Смирить же себя труднее всего. На время можно задавить, загнать в горы…

— И в этом я должен разобраться! Если получу положительный результат, возможно, не придется использовать вертолеты, — заминированные снаряды…

— Ты обольщаешься! — не сдержался Сыч. — Если бы Диктатор был сам собой, не исключаю мирного исхода. Он исполняет чью-то волю.

— Чью? — ухватился дед Мазай. — А-а! Пока неизвестно… А чью волю выполняет оппозиция? Одни гипотезы!.. Известно, спецслужбы режима пытаются минировать ядерные объекты, готовятся к войне, создают криминальные структуры, владеют мощными связями с мусульманским миром. Какова цель? Во имя чего? Возможно такое, что исполняют одну и ту же волю? Вместе с оппозицией? Система политической разведки разрушена… Кто ответит мне на эти вопросы? Так что поеду без оружия, попробую создать там свою политическую разведку.

— Значит, мне пока подождать? Когда ты там разберешься?

— Ни в коем случае! Делай все, как договорились, — генерал помедлил, глядя на тлеющие, белесые от пепла угли. — Все изменилось в мире. Все стало иначе. Другие взгляды на жизнь, на ценности, в том числе и на ценность человеческой жизни. Даже Ботсвана уже не та… И «Молния» должна быть не та, что была. Остановили же мы бойню в Доме Советов? Остановили. Это как в деревне: ребятня схватится драться — клочья летят. Но выйдет здоровый мужик, покажет кулак — и драка вся распалась. Переподчинить бы нас Конституционному суду. В силовых структурах нам делать нечего.

Возродив «Молнию», дед Мазай теперь боялся того, чему раньше не придавал значения. Прежде он не предполагал угрозы, не чувствовал опасности, связанной со спецподразделением. Однако едва ощутив повышенный интерес к нему со стороны «опричнины», генерал понял, что к «Молнии» скоро потянутся многие жадные руки и она может стать опасной бритвой в руке маньяка, безумца или обыкновенного дилетанта.

«Тройка» Отрубина устроилась в Грозном, можно сказать, в условиях благодатных, в надежном и довольно безопасном месте, — в музее прикладного искусства. Двухэтажный особняк, спрятанный в глубине тупиковой улочки, в восьмидесятых поставили на капремонт, одели в леса, забили железом окна и вскоре напрочь о нем забыли по причине недостатка финансирования. Ободранное снаружи и изнутри здание не привлекало внимания, больше напоминало склеп, хотя на первом этаже, в двух небольших комнатах, жили сторожа — две русские бабушки, божьи одуванчики, бывшие сиделицы музея. Через них и удалось поселиться в этом доме под видом реставраторов, которые и в самом деле жили здесь два года и куда-то исчезли два месяца назад, оставив свои инструменты и вещи. Все экспонаты вывезли в хранилища краеведческого музея еще до начала ремонта, поэтому тут и грабить было нечего, а леса могли послужить удобным средством, чтобы в любой момент уйти незаметно сразу со второго этажа и точно так же вернуться. Впрочем, хранительницы музея хоть и присматривались поначалу к новым постояльцам, однако радовались, что в доме поселились три здоровых русских парня: старым людям жить в пустом музее было страшно, ночами по городу рыскали банды, иногда стреляли просто так, по светящимся окнам. Бабушки вряд ли могли что подозревать, а несколько странное поведение жильцов, само их появление легко списывалось на общую обстановку в городе — все чем-то промышляли, чаще всего незаконно, ибо в Чечне к тому времени законов уже не существовало.

Четвертым постояльцем в музее стал Глеб Головеров, явившись сюда средь бела дня. Это уже было слишком, однако предстояло прожить здесь несколько дней, пока не подыщется другое место. Вербовкой агентуры и резидентской работой в основном занимался майор Цыганов, спокойно разъезжавший по всей республике, Отрубин с Тучковым вели электронную разведку: слушали телефонные кабели, стекла в окнах бывшего обкома партии, который теперь назывался президентским дворцом, отслеживали визиты официальных и неофициальных лиц, изучали системы охраны и обороны госучреждений — одним словом, вели широкий поиск и сбор информации вплоть до местных газет, листовок и объявлений. Департамент государственной безопасности режима, кажется, больше занимался выявлением и преследованием оппозиции, чем контрразведкой, поэтому «тройка» Отрубина без напряжения вживалась в среду и постепенно развертывала свою деятельность. Город был открыт, дороги контролировались лишь милицией, от которой всегда можно было откупиться, даже не предъявляя документов. Но с наступлением темноты улицы вымирали, вместо множества легковых машин появлялись БТРы с вооруженными людьми на броне, КамАЗы с военными; все это куда-то проносилось на большой скорости под вой сирен милицейских машин, потом где-то в пригороде слышалась мощная стрельба, вспыхивали пожары, и, судя по радиоперехвату, появлялись чьи-то убитые и раненые. Кто и с кем воевал, можно было понять лишь по отдельным обрывочным телефонным разговорам: все кабели связи, как и по всей России, были совершенно не защищены, а правительственная связь оказалась испорченной еще в девяносто первом году, да так и не была восстановлена.

С первого же дня Головеров засел за анализ всей полученной Отрубиным информации, особенно касаемой Вооруженных Сил и мест дислокации частей, однако внимание привлекло странное совпадение: две недели назад в аэропорту Северный приземлился самолет Як-40 с единственным пассажиром на борту, которым оказался известный московский предприниматель и банкир по прозвищу «Кастрат», видимо прозванный так за тучность, высокий голос и полное отсутствие растительности на бабьем лице. Кастрата встретила охрана Диктатора и отвезла во дворец. И в тот же день на самолете с опознавательными знаками Азербайджана прибыл человек арабской внешности, личность которого установить было невозможно. Встречали его точно так же и тоже доставили во дворец. Спустя четыре часа их вдвоем с Кастратом проводили в аэропорт, рассадили по самолетам и помахали ручкой. Лично сам Диктатор. Одного этого уже было достаточно, чтобы запустить Кастрата в оперативную разработку, выявить все связи, в том числе и зарубежные, и не спускать с него глаз. Однако помимо всего прочего, он был еще и депутатом Государственной Думы, имел всяческий иммунитет и популярность на телеэкране. Отрубин передавал эту информацию по своим каналам, но она почему-то не дошла до штаба «Молнии», завязла в ФСК, где ее, видимо, посчитали не имеющей отношения к планированию операции «Дэла».

И вот теперь, за день до появления Головерова в Грозном, Кастрат вновь прилетел на своем самолете и поселился в бывшей обкомовской гостинице. Спустя же сутки явился тот же араб и с ним еще четыре человека восточного вида. Всех поместили в ту же гостиницу, на один с Кастратом этаж, где когда-то останавливались московские чиновники партийного аппарата. Судя по тому, сколько выставили охраны вокруг, перекрыв весь квартал БТРами, и по тому, как туда каждое утро приезжал Диктатор, можно было не сомневаться, что здесь проводится встреча на высшем уровне. Причем ветеран афганской войны, кажется, чувствовал себя в зависимости от своих гостей. Прослушивать их переговоры через стекла окон оказалось невозможно: защищены жалюзи, проникнуть в гостиницу, не снимая часовых, было нельзя. Сделать это мог только один человек «Молнии» — Володя Шабанов, который сейчас находился в Иордании. После трехдневных заседаний восточные гости отправились в воинскую часть, расположенную на территории бывшего объединенного учебного центра, а Кастрат в сопровождении одного телохранителя отправился в город Шали. Чтобы проследить за его передвижениями, пришлось оторвать от своих дел «тройку» Шутова. Депутат Госдумы разъезжал по Чечне, как по Москве, чувствуя себя даже в большей безопасности. Залетный араб вечером того же дня вместе со своей командой погрузился в самолет и улетел, а Кастрат, несмотря на ночь, отправился в Итум-Кале. Этой же ночью к его самолету в аэропорту Северный подъехала грузовая машина, из которой в салон перенесли пять упакованных в коробки телевизоров. Аэропорт находился под постоянным контролем «Молнии»: через бывшего начальника управления КГБ удалось заполучить картотеку агентуры и доверенных лиц, «законсервированных» на неопределенный срок, в наземной службе сохранился старый кадр, уцелевший на работе и согласившийся вновь продолжить сотрудничество.