Учитывая, что Участковый проявляет недовольство ФСК и тешится мыслью заполучить «Молнию» под свою руку, можно было представить, сколько уйдет времени на согласование действий. Да, на него можно было надавить через «генсека», но прежде следовало иметь в руках досконально проработанный план всей операции.

— Зачем ты приехал сюда? — спросил дед Мазай. — Сообщить, что нас загнали в тупик? Так я и без тебя это чувствовал… Ты мне не нужен здесь! Я сам сижу тут, как в ловушке! В добровольной изоляции! Езжай в Москву!

— Но я и там не нужен! — огрызнулся Сыч. — Без тебя мне в Москве делать нечего.

— Как же, нечего! Выполняй поручения «брандмайора»! Ищи ему бомбы! Чтоб того пропускали к престолу… Нужен! Иначе бы генерала не дали!

— Я не приму этого звания! Нашел чем попрекнуть…

— Куда ты денешься? — сквозь зубы выдавил генерал. — Примешь. Не было еще такого, чтобы от звания отказывались…

И сразу же понял, что перегнул в гневе, забылся и ударил своего, потому что не знал, кого бить. Сыч только посмотрел на старого сослуживца и молча ушел. Потом генерал увидел, как он выпросил у бойцов удочку, набрал в банку червей под камнями и подался на озеро.

Только оставшись в одиночестве и кое-как отвязавшись от глухой беспричинной обиды, уже без горячности, дед Мазай попытался переосмыслить все, что имелось на сегодняшний день, но уже в «свете новых решений партии». И снова пришел к выводу, что «Молнию» воссоздают с единственной целью — подставить ее в Чечне, загнать в западню. Разум отказывался понимать смысл подобной авантюры. В любом варианте оперативного плана следовало провести три обязательных действия: минирование и уничтожение всех складов и баз с боеприпасами, ракетно-бомбовый удар по аэродромам противника, захват и ликвидация Диктатора вместе с оружием. Все должно произойти в одну ночь, в течение двух часов, иначе не будет шокирующего действия «Молнии», иначе разгорится долгая война.

Одна лишь разведка, с последующим минированием объектов, может занять в два раза больше времени, ибо прежде нужно было подготовить свои базы и нелегально протащить на них не одну тонну взрывчатки, специального оборудования и электронной техники.

Можно сейчас же прекратить занятия по учебным планам, собрать подразделение, поклониться и покаяться перед мужиками, распустив всех по домам. И навсегда освободить их от своего авторитета, влияния и — воинского братства.

Дед Мазай открыл окно в сторону озера и понаблюдал в бинокль за Сычом. Он сидел на большом камне, нахохлившийся, неподвижный, очень похожий на ту птицу, от которой получил фамилию. На берегу дымился костерок, разведенный неизвестно для чего, а подле бродила крупная озерная чайка, не боясь ни огня, ни человека. Прошло пять минут — Сыч даже не пошевелился, не махнул рукой, отгоняя комаров.

И через два часа он оставался в такой же позе, разве что сидел теперь в трусах, с голой спиной, видимо недавно искупавшись. Генерал достал из своего чемодана бутылку водки, прихватил на кухне свежих и уже одрябших огурцов, малосольную рыбину кумжу и пошел на берег. Сыч слышал, как он хрустит гравием за его камнем, видел, как собирает хворост и разжигает потухший костер, однако даже не повернул головы. Разве что березовой веткой похлопал по своей спине, сшибая липнущий гнус.

— Ладно, Коля, извини, — пробурчал дед Мазай. — Сгоряча брякнул, ты же понимаешь…

— Тебе все можно, — не сразу отозвался Сыч. — Ты же князь! Я из мужиков, меня можно и плетью, сгоряча.

— Не обижайся… Иди выпьем. Все равно не клюет. Сыч пристроил на камне удочку, молча подошел к костру, взял колпачок от подствольной гранаты, используемый вместо стакана в походных условиях.

— За что пьем?

— Давай за былую славу?

— Давай, — невесело согласился Сыч. — Только уж больно тоскливо, как на похоронах.

— А мы разве не на похоронах? — серьезно спросил дед Мазай. — Все теперь хороним, и былую славу тоже. Сыч выпил, бросил колпачок на гальку.

— Тебе в голову что-нибудь пришло?

— Пришло… Выпить для храбрости и пойти повиниться перед мужиками. И делу конец. А тебе?

— А у меня вертится одна мысль — сдаться Министерству внутренних дел. Пораженческая мысль, прямо скажем, предательская. Если не гора к Магомету, то пусть Магомет к горе… Но ты же не согласишься?

— Участковый — самый опасный тип инициативного жлоба. Смертельное заболевание.

— Ну вот, у тебя на каждого есть диагноз! — недовольно заметил Сыч. — Все равно что-то надо делать, как-то выскребаться…

— Это, брат, в реанимации из комы можно выскребаться, — миролюбиво сказал генерал. — А когда в коме целое государство, наших с гобой потуг слишком мало. Пытался приспособить принцип Северной Кореи, можно какое-то время тянуть. Но по большому счету — нет…

— Тогда полная и безоговорочная капитуляция! Пьем водку и расходимся по домам.

Дед Мазай неторопливо разделся, тихо вошел в воду и поплыл. В верхних слоях озеро прогрелось, однако ноги доставали ледяной холод. Над головой светилось лазоревое небо, хотя уже был поздний вечер: вот-вот подступит самый разгар белых ночей. Впервые появившись здесь, еще с остатками дачного настроения, он любовался природой, мечтал привезти сюда на лето дочь и не заметил, как все эти желания истерлись в прах, словно золотые монеты в кармане.

— И капитулировать невозможно, — выбираясь на берег, сказал генерал. — Во всем я виноват, Коля. Не дослужил, не навоевался, не наигрался еще, как меня выпнули. Остался примитивный комплекс… Даже тебе завидовал, дразнил. «Зайцам» своим говорил одно, а они слышали другое. И ждали, когда позову. Не все, но большинство. Тоже не навоевались, кроме Глеба Головерова… У этого полное отторжение, до рвоты. Как только терпит?.. И вот я их позвал, собрал, вдохновил. Моя Катя права: они в самом деле как дети… Что я им скажу? Оружию радуются! Как первогодки!.. Нет уж, замахнулся — бей. Язык не повернется… Две «тройки» уже в Чечне, работают. Головеров идет к ним… Нет, поезд ушел. Мы еще запрягаем, а они ядерные объекты минируют.

— Ты это кому говоришь? — спросил Сыч, подавая колпачок с водкой. — Мне, что ли?

— Нет, это театр одного актера… Помнишь, я же студию заканчивал, в театре служил, играл…

— Как же, помню! Гамлета играл, блестяще. Особенно когда говорил: — «Быть или не быть?»

— Не ври, Гамлета я не играл…

— Зато сейчас играешь.

— Хищная ты птица, Сыч!

— Вот так, — развел руками Сыч. — Только что просил извинения! Вот нравы княжеские!

— Ты большой, простишь, — буркнул генерал. — Катя мне не простит… Давай сначала разберемся, кто у нас командир?

— Конечно, ты, — сразу же заявил Сыч. — Ты — генерал, князь. А потом все равно, ты же будешь командовать.