«Нет, не утратили, — решила я. — Просто положили куда-то не туда. Если оно реально, то должно существовать хоть где-то».

— Тебе подали неудачное блюдо? — спросила Лоретта.

— Что? Ах, нет, наверняка все очень вкусно. Мило, что ты спрашиваешь. Просто я не голодна.

Когда унесли пустые тарелки, Скотт извлек из кармана номер «Скрибнерс».

— Морли, ты должен услышать — это из последней работы Хемингуэя. — И он с выражением зачитал:

— «В тот год поздним летом мы стояли в деревне, в домике, откуда видны были река и равнина, а за ними горы. Русло реки устилали голыш и галька, сухие и белые на солнце, а вода была прозрачная и быстрая и совсем голубая в протоках».

Скотт продолжал и продолжал…

— Чертовски впечатляет, правда? — обратился он к Морли. — Спорим, когда вы с Хемингуэем только познакомились в Торонто, ты и представить не мог, что он способен на такое. Я работаю с ним с… господи, с двадцать пятого — четыре года, и думаю, по этой книге можно видеть, какой долгий путь он прошел.

— Можно и так сказать. — Морли пожал плечами.

— Это «Скрибнерс», — сказал Скотт с тем снисходительным видом, который часто напускал на себя, когда один бокал уже отделял его от простого пьяного веселья, но до отвратительного дебоша оставалось еще несколько. — Они печатают только произведения высшей пробы.

Я закатила глаза. Наверное, как и все остальные.

— Проба — это вопрос мнения, — покачал головой Морли. — Тебе должно быть это известно.

Морли, будучи на семь лет младше Скотта, издал пока только один роман, так что Скотт смерил его пренебрежительным взглядом.

— Ты еще научишься.

— Не нужно мне учиться, я уже знаю. Этот роман слишком искусственный, слишком вымученный. Он пытается примерить чужую личину.

— Видишь, вот и я говорю о том же! — встряла я. — На самом деле Хемингуэю нужно идти в актеры. Как по мне, так он и есть актер, а Боб Макалмон говорит…

— Довольно, Зельда, — перебил Скотт и обратился к нашим спутникам: — Она очень легко пьянеет.

— Не говори глупости, я-то как раз трезва, — возразила я. — А даже будь я пьяна, это не изменило бы моего мнения.

— Тебе едва ли пристало судить…

— У меня опубликовано почти столько же работ, сколько у него, не говоря уже о том, что я девять лет замужем за человеком, который только и делает, что говорит о литературе. Как же мне не пристало судить? — Я повернулась к Каллаганам. — Сейчас я работаю над рассказом для «Университетского юмора». Всего их будет шесть, серия рассказов о разных девушках, которые попадают в самые неожиданные ситуации и пытаются понять, как лучше поступить и что будет правильно. У них не всегда получается, но…

Скотт накрыл мою ладонь своей.

— Тебе не кажется, что ты уже всех утомила разговорами о себе?

— Меня утомило, что ты делаешь вид, будто я скучная. — Я освободила руку и обернулась опять к Каллаганам. — Что бы вы ни делали, не вздумайте использовать Фицджеральдов как пример для подражания. Раньше мы были похожи на вас, а теперь вдруг раз — и оказывается, мы утратили контроль. Будто в шторм запускаем воздушного змея. Пусть это послужит вам уроком. А теперь послушайте: как насчет того, чтобы всем вместе покататься на роликах в…

— Думаю, тебе пора спать. — Скотт схватил меня за запястье. — Ты явно устала.

— Вовсе нет… — начала я, но поняла, что он дает мне лазейку. — Вообще-то да, я выжата как лимон. Не могу угомониться, когда устану. И как бы ни приятно было повидаться с вами и познакомиться с тобой, Лоретто, думаю, мой любимый муж прав.

— Я вызову тебе такси. — Скотт жестом попросил официанта рассчитать нас. — Морли, у Эрнеста сегодня пара поединков в «Американском клубе». Почему бы тебе не отправить свою прелестную жену домой, а мы с тобой присоединимся к нему?

— В другой раз, — откликнулся Морли.

Мы все стояли на тротуаре в ожидании такси, когда заморосил дождь. Мы раскрыли зонты, а в полусотне футов от нас мальчуган, по виду не старше Скотти, вытащил газету из стопки, которую пытался распродать, и раскрыл ее над головой. Дождь усилился, превратился в настоящий ливень, и газета размокла.

— Подождите, — воскликнул Скотт и убежал с зонтом, оставив меня под дождем.

Я юркнула под зонт к Лоретте и Морли, и мы смотрели, как Скотт отдает мальчику свой зонт и протягивает ему несколько купюр из своего кошелька. Затем Скотт забрал у него всю стопку промокших газет.

— Вот так, ты славно потрудился сегодня, а теперь иди домой, — велел он.

Не знаю, понимал ли мальчик по-английски, но он точно понял, что свободен, и скрылся в парижской ночи.

Когда Скотт снова направился к нам, Морли спросил:

— Он сделал это ради мальчика или ради нас?

— Милый, что ты такое говоришь! — пожурила Лоретта.

Морли посмотрел на меня.

— Хотела бы я знать, — вздохнула я.

Несколько часов спустя меня разбудил какой-то грохот. Я подпрыгнула в темноте. В ушах гудело.

— Дерьмо, — пробормотал Скотт откуда-то из гостиной.

Потом из коридора послышался голос Скотти:

— Мама?

Затем раздался звук открывающейся двери Дельпланг, и вновь раздался грохот.

Я поспешила в коридор, нашарила выключатель. Все залило светом. Справа от меня у двери Скотти стояла Дельпланг. Я кивнула ей и двинулась налево, в сторону Скотта, который споткнулся о столик и рухнул на восточный ковер. Рядом с ним лежали осколки керамической лампы.

— Ты цел? Вставай.

Он застонал и приподнял голову, потом снова уткнулся лбом в ковер.

— Я здел ламу, — пробормотал он. — Проклятая лама.

— Какая лама?

— О… лампа.

— Да, над ней точно висит какое-то проклятье. А теперь поднимайся.

— Эрнест. — Он перекатился на бок и моргнул, когда в глаза ему ударил свет. Прищурившись, посмотрел на меня. — О… Я дома?

— Одному Богу известно, как ты добрался, но да, ты дома. И нужно лечь в постель, пока тебя в таком виде не увидела дочь.

— ‘ткуда тут лама? — с сожалением вопросил он.

— Неважно. Вставай.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем ему удалось подняться сперва на колени, а затем и на ноги. Едва приняв вертикальное положение, Скотт качнулся в сторону, потом в другую, и его колени начали подкашиваться. Я едва успела поймать его.

— Господи Иисусе, Скотт, сколько же ты выпил?

— Отсколько! — Он широко раскинул руки и вместе со мной повалился на стену.

Я снова заставила его выпрямиться, стиснув зубы от усилий.