– Хорас! – отчаянно закричал призрачный охотник, пытаясь подняться на ноги и от тряски падая снова и снова.

Демон обернулся. Мгновенно оценив обстановку, он прошелся синим лучом, как косой, над самыми бортами, разметав нападавших. И тут в спину ему с разлету ударилась взбесившаяся анталья.

Хорас пошатнулся. На мгновение он утратил равновесие, но это мгновение все и решило.

Михаилу Анатольевичу удалось наконец приподняться и сесть. И, прижимая к себе бесчувственную девушку, оцепенев, утратив дар речи, он широко раскрытыми глазами смотрел, как погибает Хорас.

В ноги демону немедленно вцепилось несколько омерзительного вида рептилий. На широко раскинутых, великолепных, искрящихся крыльях повисли длинноногие жабы. Анталья, будучи не в состоянии укусить, кидалась на него снова и снова, как таран, не давая прицелиться. Хорас смел ее синим лучом, но было уже поздно. В правую руку ему впилась змееобразная гадина, он попытался оторвать ее другой рукой, и тут ноги у него подкосились. Лавина хлынувшей со скал нечисти накрыла его, и последнее, что увидел Овечкин, – оторванное черное крыло, с которым удирала прямо по головам собратьев одна из гадин, и в крыло это на ходу вцеплялись другие…

В этот момент Ловчий рывком поднял Овечкина вместе с Фирузой на ноги.

– Шевелись! – прошипел охотник.

Он успел отогнать лодку от берега, и за бортом ее уже разгоралось тусклое синее сияние. В это сияние он с силой толкнул Михаила Анатольевича, и тот, споткнувшись, полетел через борт к невидимым воротам, теряя сознание.

* * *

Очнулся он уже у костра стражника.

Ловчий, склонившись над ним, лил ему в рот обжигающую жидкость из фляги, и Михаил Анатольевич, едва не захлебнувшись, замахал рукой, чтобы тот остановился.

– Порядок, – удовлетворенно сказал охотник, отнимая от его губ флягу и разгибая спину. – Ну и слабонервный народ! То одна, то другой…

Возле Овечкина тут же появилась Фируза.

– Как вы, Михаил Анатольевич?

– Ничего, – тихо ответил он.

Говорить ему не хотелось. И думать ни о чем не хотелось. Помогая себе руками, он кое-как сел, выпрямился. Голова сильно кружилась. «Пустяки», – строго сказал сам себе Овечкин. И то правда, подумаешь – голова!

Он оглядел всю компанию. Фируза робко улыбнулась и сразу отошла в сторонку, присела на землю у костра. Пэк купался в огне, дорвавшись до любимой стихии, и весело подмигнул, перехватив его взгляд. Стражник задумчиво и пристально смотрел на Михаила Анатольевича, думая о чем-то своем. Ловчий убрал флягу и не торопясь подошел к стражнику.

– Ну, вот и все, – устало сказал он. – Спасибо тебе, братец.

Тот встрепенулся, перевел взгляд на охотника.

– Быстро вы управились! И как?..

– Нормально, – протяжно ответил Ловчий. – Заклятие снято.

У Овечкина больно кольнуло в сердце. Он закрыл глаза. Только не вспоминать…

– Я рад, что девушка ваша уцелела, – сказал тем временем стражник. – Очень за нее волновался. Ну что, не обмануло предчувствие-то?

– Не обмануло! Если бы ее не похитили, у Хораса не было бы случая совершить подвиг. А так он погиб, спасая ее. Ну, и нас всех заодно…

– Это хорошо, – сказал стражник. – Достойная смерть. Надеюсь, ему зачтется.

– Не иначе. Хотя ему, конечно, было на нас наплевать – он просто смерти искал, но дело тем не менее сделано.

«Не было ему наплевать, – упрямо, с горечью подумал Овечкин. – Не было!»

Спорить, впрочем, не имело смысла, да и сил не оставалось никаких…

– И куда вы теперь?

– В Данелойн, братец, лежит наша дорога. Передохнем у тебя немного, да и двинемся.

«В Данелойн…» Сердца Михаила Анатольевича коснулась горячая волна. Он глубоко вздохнул, отгоняя тягостные воспоминания, и открыл глаза, готовый отправляться в путь без всякого отдыха.

В Яблоневом Саду, в прекрасном Данелойне, события между тем развивались своим чередом.

– Дело швах! – выпалил Босоногий колдун вместо приветствия, вбегая в кабинет короля Фенвика.

Почтенный старец, только что возвратившийся из поездки в Дамор, выглядел очень расстроенным и весьма непочтительно забыл поклониться при входе. Но государь, впившийся в него взглядом, даже не вспомнил о нарушении этикета.

– Что, ужель они не согласны? – рявкнул он.

Аркадий Степанович скорбно покачал головой.

– Ни в какую! Подавай им принцессу Май, и все тут. Никаких талисманов не хотят! Король Редрик еще согласился бы, я думаю, но принц Ковин спит и видит, как женится наконец на Маэлиналь, и ни о чем другом слышать не хочет. А Соловей Лен, согласно донесению городской стражи, убит ночными бандитами в пьяной драке, и доказать, что это было сделано по приказанию принца, невозможно…

Король вцепился обеими руками в свою густую русую шевелюру и с силой дернул себя за волосы.

– Бедная моя девочка, – горестно сказал он. – Но что же делать? Мы не можем нарушить слово… Колдун, ты предложил им все, о чем мы договаривались?

– Все, и даже больше того, – устало ответил старец. – Разве что райскую гурию не вызвался украсть для принца взамен Маэлиналь. Да он бы на нее и не посмотрел…

Король Фенвик повернулся к Баламуту Доркину, с самого утра торчавшему у него в кабинете.

– Ты слышал? Теперь ты оставишь меня в покое? Твой друг сделал все, что можно. И не думай, что отцовское сердце болит меньше твоего!

– Она умрет, государь, – тихо сказал Баламут. – Она уже едва жива…

Королевский шут изрядно похудел за последнюю неделю. Ястребиные черты его лица сделались еще резче, остатки черных волос вокруг лысины обильно подернулись сединой. И полагающееся ему по должности одеяние – черный камзол с широким красным воротником, вырезанным острыми углами, и панталоны с разноцветными штанинами, желтой и зеленой, – никак не вязалось с его угрюмым видом.

– Ты предлагаешь войну? – холодно вопросил король. – Хуже того – ты предлагаешь нарушить слово?!

Доркин понурился.

– Нет.

– Тогда ступай отсюда. У меня хлопот выше головы. Через две недели состоится свадьба. Ступайте оба! И чтобы я больше не видел этих похоронных мин!

В голосе короля Фенвика зазвенел металл, и Доркин с Босоногим колдуном поспешно удалились из кабинета.

В покоях, отведенных Аркадию Степановичу в королевском дворце, Баламут бросился в широкое кресло, стоявшее у окна, а босоногий старец забегал по комнате, в волнении с хрустом выкручивая себе пальцы рук.

– Интрига, интрига, – забормотал он. – И придумать-то ничего не получается…