ХЕЙДЕН

У меня горели все мышцы, еще сильнее жгло содранную кожу ладоней, но подобие транса, в который я впал, заслоняло физическую боль. Казалось, сердце и разум настрадались до такой степени, что уже перестали чувствовать что-либо еще. Звуки лопаты, ритмично врезавшейся в землю, стали для меня чем-то вроде священного песнопения. Я копал и копал, решив закончить этот скорбный труд сегодня.

Я стоял на дне прямоугольной ямы глубиною около трех футов, достаточной, чтобы опустить в нее тело далеко не взрослого человека. Лезвие лопаты снова и снова врезалось в рыхлую землю. Я нагибался, ощущая знакомую боль в спине, поднимал на лопате очередной ком земли и швырял в сторону. Вместе с землей наружу бесцеремонно летели частички моего рассудка, теряясь и пропадая в растущей горке. Меж тем яма становилась все глубже.

Я чувствовал его присутствие. Его тело, прикрытое моей рубашкой, лежало неподалеку, на самом мягком пятачке травы, какой удалось найти. Я делал то, на что способен, лучшее из возможного. Конечно, он заслуживал другого, но я должен был все закончить одним днем. Я должен его похоронить, пока меня самого снова не разнесло на куски. Чем раньше я это сделаю, тем лучше, потому что чем раньше его тело окажется в земле, тем скорее он обретет покой.

Покой. Вряд ли я сам смогу когда-нибудь снова ощутить это состояние.

Я продолжал копать, едва замечая стекавший по спине пот. Я обнаружил, что мне даже нравятся боль и жжение, вызываемые работой. К этому времени совсем стемнело, однако скудного света луны и звезд, пробивавшегося сквозь деревья, вполне хватало для работы. Даже хорошо, что могилу для него пришлось копать в темноте. Внешняя темнота вполне совпадала с темнотой у меня в душе.

Угнетенный. Опустошенный. Сломленный. Что еще хуже – совсем холодный. Холодный к окружающему миру. Все мои эмоции выключились в тот момент, когда я уносил его тело с места гибели. Холодными были и мои мысли. В них была лишь глубокая ненависть к мрази, убившей мальчишку, хотя я и не знал, чья рука оборвала его жизнь. Не имело значения, кто именно это сделал, поскольку я знал, по чьим приказам. Существовал только один главный виновник сегодняшней бойни, и надо же так случиться, что он доводился родным братом единственной девчонке, которую я по-настоящему любил. Сам ли Джоуна произвел роковой выстрел или его приспешники… все равно вина за смерть ребенка и остальные смерти лежала на нем.

Я не мог произносить имя мальчишки даже в мыслях. Думая о нем, я заменял его имя личными местоимениями: «он», «его», «ему».

И ни разу – его имя, потому что мальчишка с таким именем и сейчас носился по лагерю, предлагая всем свою искреннюю, но бестолковую помощь. Он и сейчас смущенно поглядывал на Рейни, пытаясь не признаваться, что она ему небезразлична, или приставал к Даксу насчет следующего урока стрельбы. Конечно, так оно и было, и совсем не его холодное, безжизненное тело лежало в нескольких шагах, прикрытое моей изорванной, окровавленной рубашкой.

С каждым взмахом лопаты яма становилась все глубже. Теперь я помещался там почти с головой. Мне вдруг захотелось, чтобы земля осыпалась и погребла меня. Я утону и задохнусь под ее грудами, перестав сопротивляться чудовищному напряжению. Уступлю неимоверной боли и наконец признаю свое полное поражение. И тогда наступит облегчение. Наконец-то я развяжусь со всем, и меня перестанут захлестывать эмоции. Уступлю жизненным обстоятельствам и встречу свой конец в цепких объятиях холода.

Из сорванных мозолей на ладонях капала кровь, но я продолжал копать. Только одно желание еще заставляло меня двигаться и придавало смысл моей жизни – желание отомстить. Мысли о возмездии подхлестывали меня. Я не мог позволить, чтобы чудовищная несправедливость осталась безнаказанной. Даже если это станет последним делом моей жизни, я отомщу. Он этого заслуживал. Он заслуживал гораздо большего, чего я уже не мог для него сделать. Но сделаю это.

Прежде у меня никогда не было желания убивать. Убийство человека нарушало мое душевное равновесие. Я убивал лишь в крайних случаях, в основном когда все решал нехитрый выбор: или ты, или тебя. Каждая смерть, которую я видел, что-то отбирала у моей человеческой природы; и не важно, была ли это смерть убитого мною Зверя или смерть кого-то из наших, погибших при налете. Но сейчас, когда мои саднящие ноги утопали в земле, а по пальцам текла кровь, я хотел убить. Хотелось увидеть, как из его глаз уходит жизнь, а из тела вытекает кровь. Пусть почувствует, сколько боли и страданий он причинил, и прежде, чем расстаться с жизнью, пусть сам испытывает это в десятикратном размере.

Я хотел убить Джоуну.

Чем дольше я копал, тем больше темных, мстительных мыслей разрасталось у меня в голове. Чувствуя, что разум заклинило на мести, тело взяло верх. Тьма наполняла мне кровь, оседала в костях… И только когда глубина ямы на фут превысила мой рост, я с силой вонзил лопату в землю и привалился к холодной стене. Запрокинув голову, я закрыл глаза и стал наслаждаться ощущением пылающих мышц и потной кожи. Я был весь перепачкан землей, но даже и не думал отряхиваться.

В этом месте он упокоится навсегда. Он заслуживал большего. Толпы людей, пришедших проститься. Парада в честь его короткой, но счастливой жизни. Он заслуживал почестей от всех, кого он так искренне любил… Но больше всего он заслуживал остаться в живых.

Что-то из почестей он получит. Обитатели лагеря придут сюда и простятся с ним. Принесут цветы на его могилу и поделятся воспоминаниями об этом удивительном мальчишке. Но это будет позже, а сейчас мне требовалось проститься с ним наедине и похоронить его без свидетелей. Он был мне как младший брат, не по крови, а по выбору, однако при жизни я так и не сказал ему об этом. Ни разу, вплоть до последних мгновений его жизни, я не говорил, как его люблю. Он не знал, что я горжусь его начавшимся взрослением. Временами он бывал докучлив и назойлив, но мне ведь нравилось, когда он крутился рядом.

Почему-то я не находил удобного момента, чтобы сказать ему об этом… И вот его не стало.

Я шмыгнул носом, обтер потный лоб и выкинул лопату из могилы. Затем, под охи и вздохи уставших мышц, выбрался сам. Глаза сразу нашли его тело, лежавшее в нескольких шагах. На поверхности было намного светлее, чем на дне могилы. И воздух чище. Я втягивал его разгоряченными легкими.

Не давая разуму вмешаться, я нагнулся за двумя веревками, которые принес вместе с лопатой. Мои движения были последовательными и ритмичными. Я знал: стоит только позволить мыслям завладеть моей головой, и я вновь сломаюсь, а этого быть не должно. Я пережил слом и пролил слезы, но то и другое кончилось. Потом я уже ничего не чувствовал. Я выключил чувства и останусь с таком состоянии до тех пор, пока не выполню задуманное.

Руки закончили свою работу. Я выпрямил спину, оглядывая сделанное. Одна веревка стягивала его лодыжки. Второй я обвязал ему грудь. Все, что находилось выше, я прикрыл своей рубашкой. Я не мог смотреть на его лицо. Меня бы это сломало. Я нагнулся, взялся за концы веревок и поднял его щуплое тело с земли. Донести его до края могилы не составило труда – настолько легким он был. Его тело повисло над могилой. Я замер, прикрыл глаза и решительно вдохнул. Сердце болезненно заколотилось. Что-то кололо, как иголочками. Эмоции, почуяв, что я готовлюсь завершить тягостный труд, пытались проползти через заслон.