Книг, конечно, не было, и, чтобы не скучать, мы договорились рассказывать истории из своей жизни ― на пари, кто вспомнит больше событий, тот и выигрывает. Алеша выдохся довольно скоро. Биография его была несложной: крестьянский парень из-под Александрова, родился в 1911 году, после восьмилетки окончил педагогический техникум в Сергиевом Посаде. Стал учителем. Рано женился на сокурснице ― девушке из обрусевшей немецкой семьи. Стал писать рассказы, но печатали его редко. Окончил тот же, что и я, Редакционно-издательский институт, только тремя годами позже. Заочно поступил в киноакадемию, получил диплом сценариста, но в кино, по его словам, пускали только своих. Алеша утверждал, что без сильной протекции в нашей стране вообще дела не делаются, тем более в литературе, не говоря уж о кино. Я держалась другого мнения и была уверена, что настоящий талант всегда пробьет себе дорогу.

― Ага, ― сказал Алеша, ― когда рак на горе свистнет!

На этой почве мы немного поссорились.

Содержание своих произведений, несмотря на мои уговоры, излагать не стал:

― Лучше потом когда-нибудь сама почитаешь.

Моих же рассказов хватило на все время путешествия ― пари выиграла я, только теперь уже не помню, в чем заключался выигрыш...

Со станции Саранск наш эшелон ушел очень быстро, и Алеша, побежавший за кипятком, в вагон не вернулся. Мы надеялись, что он вспрыгнул на ходу в какой-то другой вагон и на первой же остановке объявится. Но его не было. Клара Ефимовна, видя, как я схожу с ума, сказала:

― Он мужчина со смекалкой, не пропадет!

Я металась по вагону сама не своя, и спутники, конечно, относили мою реакцию только на счет «большого чувства к Алеше» ― а беда заключалась не только в этом. И поделиться этой бедой я ни с кем не могла. Поначалу все документы, в том числе партбилет, я ― вместе с деньгами ― хранила в кармашке беличьей муфточки, которую постоянно носила на руке. Но однажды потеряла ее. Перепугалась страшно. Вскоре пропажа как-то счастливо обнаружилась, и Алеша, узнав причину моих переживаний, переложил документы из муфточки в карман своего пиджака:

― Здесь они целее будут, ― уверенно сказал он.

И я с этим согласилась.

Потерять партбилет!

Ночь без сна, потом долгий-долгий серый день ― только стук колес да бесконечная пожухлая степь, и больше ничего. Что делать? Что предпринять? И никаких ― никаких ! ― хоть мало-мальски приемлемых вариантов! Забралась на антресоли, накрылась с головой и, кажется, задремала. Вдруг снизу ― стук в доски:

― Рая!

Пулей слетела вниз.

Алеша стоял с чайником свежего кипятка и растерянно улыбался.

Догонял он нас по крышам эшелонов, которые в то время следовали очень близко друг от друга. Пробегал по составу к голове поезда, на остановках забирался на крышу следующего... Бег его длился почти сутки.

― Что ж ты чайник не бросил?

― Жалко было, ― сказал Алеша и засмеялся.

Когда уединились на нашей антресоли, он обнял меня и сказал:

― Если б не твои документы, не психовал бы так.

Я все больше проникалась к нему каким-то особенно теплым чувством, а еще ― уважением и доверием.

Через две недели пути доползли до Куйбышева. Стояли долго: президиум ВЦСПС, прибыв на место назначения, теперь решал, где быть нам, работникам печати, ― здесь или на Урале.

Алеша куда-то надолго исчез. Вернулся растерянный: встретил знакомых из писательского эшелона, с которым должен был уехать 14 октября. Они предложили ехать с ними в Ташкент.

Из вагона вышли на улицу.

― Так в чем проблема? ― спросила я.

― Пришел посоветоваться: как быть?

— Конечно же, ехать с ними, ведь там жена, сын!

― Ты моя жена!

― Ну... если б ты так считал, то не пришел бы советоваться. А раз сомневаешься, мучаешься, лучше ехать с ними, заодно и в своих чувствах разберешься.

― Зачем так жестоко?

― Вовсе нет. В Ташкенте ты поймешь, что происходит на самом деле. Если я тебе буду нужна, всегда найдешь способ приехать.

― Но я не могу вот так ― вдруг! ― бросить тебя посреди дороги! Что подумают твои друзья?

― Ну, это дело десятое! И я прекрасно понимаю, как тяжело рвать многолетние отношения, к тому же ребенок... Поверь, я нисколько не обижусь. Но рвать придется. Потому что в любовницы не гожусь, мне нужен муж и семья. Запомни это.

Дошла до этого разговора с Алешей и увидела, как помрачнел И. В.

Замолчала.

― Ну, и какое же решение он тогда принял ? ― с неожиданным для меня интересом спросил Иван Васильевич.

Я уговаривала Алешу покинуть меня и страдала невыносимо. Хотелось выть, кричать, плакать. Но вопреки всему я решительно вбежала в вагон ― в нашем купе, слава богу, никого не было ― и лихорадочно собрала вещи Алексея. Он стоял у двери и не помогал мне. Глаза его были полны слез. Машинально взял из моих рук мешок и так застыл.

― Иди же, иди! ― торопила я его. ― Ваш эшелон может уйти!

― Не могу!

Но я заставила его идти ― довела до края платформы, поцеловала, и он, все время оглядываясь, нырнул под стоявший на путях состав. Вернулась в вагон. К счастью, он все еще был пуст: почти все ушли в город, узнав, что будем стоять до вечера. Чтобы никого не видеть, ничего не объяснять, залезла наверх. Слезы душили меня, хотелось выплакаться, но глаза оставались сухими.

Проснулась от стука колес и толчков на стыках рельсов. Было темно. Свесила голову вниз, спросила:

― Куда все же едем?

― В Свердловск! ― ответила мне из полутьмы Клара Ефимовна.

― Отлично! ― весело закричала я, и вдруг при свете коптилки ясно увидела Алешу. Подумала, что спросонья мерещится, но он поднялся и спросил:

― Выспалась?

― Ты? ― в первый момент я не знала, что сказать. Он забрался наверх и попросил:

― Не рассказывай никому, что я второй раз чуть не предал тебя!

― Хорошо, ― легко согласилась я.

Мои спутницы и Рогинский пили чай (Берлянты сошли еще в Казани), звали нас, но мы отказались. Алексей продолжал каяться:

― Прости меня, прости, я опять чуть не совершил подлость. Как я мог?!..

Он рассказал, как, заняв уже место в писательском эшелоне, услышал сигнал к отправлению и, схватив вещи, выскочил чуть ли не на ходу.