«Сегодня началась моя новая рабочая страда. Утром заканчивала с Профиздатом (это мы с ней обсуждали замысел книжки ― Р.К), в 11 часов села на трамвай № 5 и поехала на Уралмаш»... «До сдачи книжки мне осталось пять дней, писать 1,5 печатных листа... Задание оборонное, надо помнить, что ― для победы, и так написать, чтоб зажгло»...

А 9-10 декабря записывает: «Сделано вовремя, сдано; проведена большая напряженная работа. Потом началась бессмысленная редакционная канитель, придирчивая правка... Так убивается у нас всякая производительность труда, всякое напряжение в работе и счастье работы»... (все эти записи на стр. 125, № 4).

Ух, и досталось же мне за эту «редакционную правку»! Я прочитала очерк Шагинян, нашла его превосходным, но все же он нуждался в некоторых сокращениях. Занятая привлечением к работе над серией и других авторов, я отдала книжку для редактирования недавно принятой на должность редактора Розе Мандельштам. После первой же встречи с ней Мариэтта Сергеевна прибежала ко мне страшно злая:

― Я не могу так работать! ― с порога закричала она. ― Я не девочка, написавшая свое первое сочинение, чтобы с ним так расправлялись. Я забираю свой очерк!

С трудом успокоила ее, уговорила не делать этого:

― Конечно, нелепость редактировать ваш стиль, перекраивать вашу манеру изложения материала, ― вынуждена была я признать, ознакомившись с правкой Розы. ― Хотите, я лично буду заниматься вашим очерком?

Шагинян согласилась «попробовать». Если честно, работать с ней было очень трудно, но она меня многому научила. Я пришла к ней с рукописью в гостиницу «Большой Урал», где она жила с дочерью, крошечной внучкой и сестрой. Моя задача сводилась к одному ― убедить автора отказаться от сложных и длинных ассоциативных отступлений. Я убеждала ее, что очерк обращен прежде всего к рабочим, поэтому он должен по возможности быть написан более короткими фразами, что возникающие при этом ассоциации, подтверждающие основную мысль, будут тогда понятнее. Неожиданно в какой то момент она засмеялась и сказала:

― Конечно, вы правы, так и нужно; я ведь сама порой мучаюсь в поисках главной мысли моих длинных абзацев. Сделайте сами, что находите нужным. Только никоим образом ничего не выбрасывайте, потом дайте мне прочитать, и я посмотрю, что у вас выйдет!

Это была трудная работенка, но она доставила мне большое удовлетворение, в особенности после того, как Мариэтта Сергеевна ее одобрила почти без единого замечания. Очерк быстро набрали в типографии, и мы подписали его в печать. В декабре были готовы сигнальные экземпляры. И тут произошел инцидент, сильно подпортивший наши отношения.

Савостьянов, директор издательства, без согласования со мной забрал из типографии все отпечатанные к этому времени «сигналы», в том числе экземпляры книжечки М. С. Шагинян. Ничего не сказав нам, улетел в Куйбышев ― спешил на заседание президиума ВЦСПС, где обсуждался вопрос о работе профсоюзной печати. Вернувшись в Свердловск, он собрал совещание, на котором зачитал постановление президиума, одобрявшее деятельность «Профиздата», «который не растерялся в трудных условиях эвакуации и в короткий срок сумел наладить выпуск необходимых в военное время брошюр и книг». Директор особо поблагодарил Мариэтту Сергеевну за оперативность и призвал собравшихся на совещании писателей и журналистов еще активнее включаться в нашу работу. При этом сообщил, что президиум ВЦСПС обратился в Свердловский обком партии с просьбой о том, чтобы пишущие для издательства поощрялись дополнительным пайком.

Зал радостно загудел.

Я сидела рядом с писательницей С.Марвич из Ленинграда.

― Конечно, будем работать, ― сказала она капризным голоском. ― Пусть издательство называется хоть «Сад и огород»

― лишь бы печатали.

Писатели согласно закивали головами. Для меня это не было неожиданностью ― я и раньше сталкивалась с реакцией такого рода: «Разве “Профиздат” издает еще что-нибудь, кроме справочников по труду и соцстраху?»

А между тем именно наше издательство объявило в свое время «призыв ударников в литературу». Известный роман магнитогорского рабочего А.Авдеенко «Я люблю» писался под эгидой «Профиздата» и был доведен до кондиции нашими специалистами; в нашем же издательстве начали печататься Н.Карельский, Вирта и многие другие...

Едва совещание закончилось, как ко мне подскочила совершенно разъяренная Мариэтта Сергеевна:

― Как, моя книжка уже фигурировала в вашем отчете, а вы до сих пор не соизволили дать мне сигнальный, не говоря об «авторских»?!

Я попыталась объяснить ей причину, но Шагинян перебила меня:

― Меня все это не интересует! Мне нужны «авторские»! ― и, хлопнув дверью, ушла.

Я была совершенно убита. Утром побежала в типографию, надеясь, что там что-нибудь осталось, но нет, ни одного экземпляра не нашла, а самое ужасное, что Савостьянов дал согласие рассыпать набор ― «пока» (якобы директор типографии из-за нехватки металла не мог его долго держать).

Все эти неурядицы очень осложнили наши отношения с Мариэттой Сергеевной ― она наотрез отказалась работать с нами. Лишь к концу декабря, когда был отпечатан стотысячный тираж книжки и я вручила ей «авторские», Шагинян вернула мне свое расположение.

Оно принимало иной раз довольно бурные формы. Она задерживала меня в своем номере, делилась творческими планами, сокрушалась, что мало пишет больших произведений ― романов и повестей, что по характеру своему не может пройти мимо злободневных вопросов, а потому тратит драгоценное время на газетные статьи, которые пишет долго, а живут они так мало. Когда я получала возможность говорить, старалась утешить тем, что многие ее статьи для народа важнее иных пухлых книг, но, само собой, уже сейчас необходимо думать и о фундаментальных работах. Вот тогда-то я впервые услышала от нее о «заветном» ― о желании написать серию романов о Ленине и его семье. Возможно, уже тогда она готовилась и обдумывала замысел.

Увлеченные разговором, часто засиживались допоздна. Мариэтта Сергеевна боялась отпускать меня ночью одну: город освещался плохо ― и настойчиво предлагала переночевать. Отказаться ― значило обидеть, и я укладывалась на черном кожаном диванчике, не смея объяснить ей, как страдает Алексей от моих частых отлучек. Мариэтта Сергеевна иногда забегала ко мне на работу и приглашала немедленно отправиться с ней в «Шарташ». Ей было в то время около пятидесяти пяти лет, и нам, молодым, казалось удивительным, что «в таком возрасте» она столь энергична и легка на подъем. Мариэтта Сергеевна отвергала все мои отговорки занятостью, и я, махнув рукой, составляла компанию.

Разговоры она вела только творческие. Никогда не слышала от нее жалоб на быт, недостаток питания и тому подобное. Разве что обмолвится о сестре, у которой был страх перед едой, если та приготовлена не ею лично. Даже хлебный паек ее сестра выкупала сама.

Уже в январе 1942 года Шагинян сдала еще одну книжку об обороне Москвы ― она вышла в свет под названием «Дневник москвича».