— Отлично, — возликовала Антонина Юрьевна.

— Чай пить не стану. Кипяток мне сейчас без надобности. Вот от рюмки водки не отказалась бы, — сказала я.

— О чем речь? Конечно! Пить здесь будем или на кухню пройдем? — засуетилась хозяйка.

— Здесь. И по-быстрому.

— Я мигом, — заверила Антонина Юрьевна, кидаясь к буфету.

Когда мы выпили по второй и внутри стало тепло, она вдруг смущенно спросила:

— Не будете возражать, если кое-что покажу?

Я покорно кивнула. А что можно сказать, став главным действующим лицом в спектакле абсурда?

Антонина Юрьевна быстро вышла из комнаты. Назад вернулась с толстым альбомом в руках.

— Наши семейные фотографии, — сказала она в ответ на мой вопросительный взгляд.

Тут я не сдержалась и начала хохотать. Не нарочно. Специально оскорблять ее я никогда бы не стала, просто сказалось нервное напряжение. Антонина Юрьевна глядела, как я захожусь от смеха, и обиженно хмурилась.

— Неужели вы не понимаете? Мне так хочется поговорить о своей семье, вспомнить детство, — заметила она.

— И вы выбрали для этого меня? — ухмыльнулась я.

— Конечно! Здесь-то это кому интересно? Да и не расскажешь всего… А вы живете в Москве, знаете Софью…

— Значит, почти родня, — закончила я.

— Точно.

Сказала, как припечатала. Решительно откинула тяжелую крышку старинного альбома и объявила:

— Я много лет не прикасалась к нему, но с сегодняшней ночи моя жизнь меняется, и я больше не боюсь оглянуться назад. Хочется вспомнить их всех. Это отец. Краснов Юрий Всеволодович, — ткнула она пальцем в фотографию бритого наголо мужчины в пенсне.

«Лет пятьдесят, полное лицо, крупные черты. Далеко не красавец», — прокомментировала я про себя, разглядывая фото с самым серьезным видом.

— А это мама, — продолжала Антонина Юрьевна.

Пухленькая блондинка, точеный носик, косая челочка, на затылке кокетливая шляпка. Одним словом, киска. Жаль только, взгляд подкачал. «Взгляд у нее плохой, шакалий взгляд», — вынесла я приговор, но опять-таки мысленно. Вслух такие вещи не говорят, особенно близким родственникам.

— Вся наша семья. Отец, мать и мы с братом.

Благостное семейное фото. Представительный отец, молоденькая и хорошенькая мать в кружевном платье, лапочки-детки в матросских костюмчиках. «Не знай я некоторых пикантных подробностей, всплакнула бы от умиления», — раздраженно подумала я и сама удивилась, чего это меня так разбирает.

Собственно говоря, мне не было дела ни до родителей Антонины Юрьевны, ни до их былых поступков. Своих забот хватало. Например, как унести отсюда ноги подобру-поздорову. А что касается поступков… так сама не ангел. И это еще, наверное, мягко сказано. В общем, не суди и не судим будешь. А раздражение… это, скорее всего, от усталости. Денек выдался напряженный и не без сюрпризов. А самое печальное, что главный — еще впереди…

— Как сложилась судьба вашего брата? — полюбопытствовала я.

Не могу сказать, что меня это интересовало, но дальше молчать было просто неприлично. Антонина Юрьевна могла неправильно расценить мое поведение, оскорбиться, и последствия этой обиды могли обернуться для меня крупными неприятностями. В общем, спросила просто так, а в ответ услышала нечто занимательное.

— Понятия не имею. Покидая Москву, мама его с собой не взяла.

— Как это?!

— У нее не было столько средств, чтобы растить двоих детей. А Федя был ей неродной. Он папин сын. Пока папа был жив, все мы жили вместе, и она была ему мамой. Но папу расстреляли, и у нее перед Федей не осталось никаких обязательств. Ей нужно было о себе думать, а не тратить силы на чужого ребенка.

— Это ваши догадки?

— Зачем? Она сама мне это много раз повторяла и Феде так сказала, когда оставляла его. Я помню.

— Оставляла где?

— Около детского приюта. Рядом с нашим домом был приют для сирот. Утром, по дороге на вокзал, мы с мамой отвели туда Федю. Расставание вышло тягостным. Я рыдала и рвалась назад к брату, а мать злилась и тащила меня за руку прочь.

— Просто оставила и ушла, ничего не сказав на прощание?

— Почему же? Предупредила, чтобы держал язык за зубами. Сказала, твой отец — враг народа, он расстрелян, и, если не хочешь оказаться в месте похуже приюта, молчи.

— Мальчик плакал?

— Нет. Он был взрослым не по годам. И потом, Федя никогда бы не стал плакать при маме. Они не ладили. Он просто стоял у ворот и смотрел нам вслед.

— Когда выросли, не возникало желание его разыскать?

— В молодости нет, а вот когда постарше стала, то да, действительно появилось. После смерти матери я ведь писала в тот приют и даже ответ получила. Отрицательный. Ребенок с фамилией Краснов в данное учреждение не поступал.

— Отчего умерла ваша мать?

— Спилась.

— Совесть мучила?

— Никогда. Это чувство было ей незнакомо. Она пила от жгучей обиды на судьбу, — холодно сказала Антонина Юрьевна и тут же сменила тему:

— Картину разыскиваете не для Софьи Августовны?

Я покачала головой:

— Нет. Заказчик совсем другой человек.

— Жаль, — вздохнула Антонина Юрьевна.

Я посмотрела на нее с интересом.

— Если бы картина вернулась к законной наследнице, можно было бы надеяться, что проклятие потеряет силу, — пояснила Антонина Юрьевна совершенно серьезным тоном.

— Это не она, — решительно объявила я и поднялась. — Мне пора. Спасибо за водку, и до свидания.

Антонина Юрьевна расхохоталась:

— Ну что за вопрос? Конечно! Картину не забудьте!

Я кивнула, подхватила картину и, не говоря ни слова, направилась к двери. Уже взялась за ручку, когда за спиной раздалось:

— Минуту.

Я замерла на месте, чувствуя, что леденеет затылок. Вот оно. Началось. Напрасно надеялась, что все обойдется.

— Примите от меня этот маленький сувенир. На память.

Я осторожно высунула нос из подъезда и прислушалась. Тишина. На улице ни души. Время близилось к рассвету, и городок мирно спал. Давно угомонились даже завзятые гуляки. До начала нового рабочего дня оставалось еще несколько часов, и граждане дружно досматривали последний перед подъемом сон. Подождав для порядка еще немного, я наконец решилась. Глубоко вздохнув, ужом скользнула в узкую щель приоткрытой двери и оказалась на улице. Еще шаг, и я уже была у кустов.

«Отлично, — похвалила я себя. — Здесь можешь остановиться и перевести дух».