Это иной мир: Иисус, как и все, видел вещи, но не так, как их видели все. Можно считать, что здесь начинается вступление к «Раю», потому что «Рай» как раз о том, что Данте наконец видит мир «сверху». Данте словно смог наконец подняться наверх, посмотреть вниз и сказать нам: «Сейчас я опишу вам землю, этот клочок Вселенной, родящий в нас такой раздор[198], расскажу вам, как обстоят дела с точки зрения Бога». Даже то, что у всех на виду, делается более красивым, более приемлемым, истинным; все обретает подлинное величие. Именно это я имею в виду, когда говорю, что в ora et labora, в христианском восприятии существования, разрешается мнимое противопоставление «созерцанья» «делу».

Перейдем теперь к стиху 115-му.

[ «Предмет твоего желания („сладкий плод“) приближается, сегодня ты утолишь свою жажду», — произнес Вергилий, и никогда слова не были для меня столь драгоценным даром, столь радостной вестью.]

[Его слова пробудили во мне такое желание идти ввысь, что «словно перья крыл / Я с каждым шагом ширил для полета»; поднимаясь, я чувствовал, что сила во мне прибывает, и путь становился все легче.]

Здесь мы должны сделать одно важнейшее замечание. Когда хороший поступок становится добродетелью? Когда становится привычным. Но, для того чтобы стать привычным, он должен постоянно повторяться. Добро, на которое мы смотрим, которое мы совершаем и которым наслаждаемся, постепенно становится все привычнее — а потому и проще. Так же действует и порок. Привычка ко лжи, к похоти, к чревоугодию (можно перечислить все смертные пороки) влечет вниз, затрудняет проявление добродетели. Когда стоишь на нижней ступени чистилища, кажется, что подъем тяжел, непосилен, невозможен, кажется, что никогда не станешь «чист и достоин посетить светила», однако тяжесть, столь непосильная вначале, к концу облегчается, упрощается. Так начинает исполняться обещание, что жизнь изменится: будь верен, следуй определенным советам, приобретай добрые привычки (добрые привычки в жизни Церкви называются правилом; дай себе правило, устраивай свой день согласно правилу) и имей терпение; тогда время, принадлежащее Богу, изменит тебя и добро (познание себя самого, уважение к себе, к своему достоинству) сделается для тебя более привычным, более надежным. Мы растем, и что станет нам привычным — добродетель или порок — зависит от нашего выбора, который ориентирует, строит нашу личность. Ничего не происходит по волшебству: «Ожидайте пути, а не чуда»[199].

Путь возможен, его можно пройти. И действительно, путники достигают вершины.

В третий раз появляются имя Вергилий и слово «сын» — теперь они на два стиха отстоят друг от друга.

Отец, учитель прощается с Данте: ты видел ад, ты видел чистилище — и уже достиг той черты, переступить которую я не в силах. Разум, воплощенный в образе Вергилия, достигает только этого уровня — порога Тайны. Разум ощущает ее существование и признает необходимость благодати. Признание это полностью разумно, потому что сам разум испытывает потребность в том, чтобы Тайна раскрыла себя, ведь своими силами разум не может ее понять (это признает и Леопарди: «Совершенство разума состоит в познании своей недостаточности»[200]).

Таким образом, связь между Вергилием и Беатриче, союз между ними (явно проступивший уже в начале песни второй «Ада» через их движение навстречу друг другу) отражает разумность веры как действия, требуемого разумом. Поэтому Вергилий говорит: «Я привел тебя сюда („Тебя мой ум и знания вели“ — действительно необходимо вовлечь разум во всем объеме, во всей широте), и теперь, когда ты здесь, ты можешь совершить самый большой шаг, признание, которое требует всей твоей свободы и любви».

«Теперь своим руководись советом»: теперь ты можешь довериться в пути своей воле, потому что, очистившись, ты уже вряд ли «ошибешься целью». Доверяй своему сердцу, Данте: «Все кручи, все теснины мы прошли», нет больше перед тобой трудных путей, тяжести, испытаний, перед тобой солнце, перед тобой Бог, перед твоими глазами все, что ты увидел, пережил, во всей ясности. Смотри же, что такое жизнь, что такое мир, когда ты живешь на высоте желания, достижимой через взгляд Беатриче.

Не воспринимайте эти слова как нелепую банальщину, подумайте о том, каковы должны быть ад и чистилище, чтобы после них вас до слез взволновали цветы, лес и трава. Как говорит Честертон, «все прекрасно в сравнении с ничем»[201] (то есть если представить себе, что все может обратиться в ничто) — с адом.

[Покуда ты ждешь прихода Беатриче (чей образ, как уже в песни второй «Ада», описывается через глаза, взгляд, полный радости и одновременно слез, то есть печали, боли, подлинной любви: «…взор ее печальный, / Вверх обратясь, сквозь слезы мне светил»), «отныне уст я больше не открою»: тебе уже не нужно полагаться на меня. Твоя воля, твое желание наконец свободны, прямы и здравы, они таковы, какими должны быть, и было бы сумасшествием не следовать им. Слушай себя самого. Теперь я по праву могу наречь тебя господином тебя самого, возложить на тебя полную власть над самим тобой.]