Вергилий как отец выполнил свою задачу; и теперь, полный уверенности и сознания совершенного дела, он прощается.

Данте пока не понимает, что это прощальные слова; он поймет это позже, в песни тридцатой. Прочитаем сейчас терцины, в которых завершается описание видимой связи с Вергилием. Это момент, когда взгляду Данте является наконец Беатриче.

[Как только явление Беатриче поразило меня (именно к ней относится «та сила», огромная любовь, пронзившая мое отроческое сердце), я обернулся, как ребенок, который при виде чего-то пугающего или болезненного оборачивается к матери.]

В пути через ад в чистилище Данте всегда вел себя так, обращался к своему проводнику при любом новом обстоятельстве.

[Я обернулся, чтобы сказать Вергилию: «Во мне не осталось ни капли крови, которая бы не трепетала; былой огонь, любовь к Беатриче возрождается и сопровождается теми же знамениями, теми же отличительными чертами, что и прежде».]

И вот прощальное слово Данте к Вергилию, сожаление о «нежнейшем отце» (в тексте оригинала слово «отец» сопровождается эпитетом dolcissimo — нежнейший, сладчайший. — Прим. перев.) и хвала ему. В этих исполненных любви стихах Данте трижды называет Вергилия по имени. Вергилий исчез, лишил нас себя, Вергилий, нежнейший отец, которому Данте был вверен ради своего спасения.

[Даже сладости земного рая (обозначенные здесь как «чудеса запретных Еве рощ», то, что потеряла Ева), только что обретенного, не ограждают от скорбных слез, и лицо, омытое росой, снова становится темным.]

Итак, когда я узнал, что Вергилий оставил меня, даже счастье от обретения рая не помогло мне сдержать плач.

Дальше начинается диалог, о котором мы поговорим в следующей главе.

Думаю, не буду выглядеть сентиментальным, если скажу, что, работая над этими песнями, невозможно не испытать желания пойти на исповедь, взглянуть своему злу в лицо, назвать его и осудить (и да помилует Господь тех, кто причислит себя к непорочным, отделившись от грешников). Согласно Данте, для того чтобы попасть в рай, то есть в добро и Истину, нужно увидеть собственное зло во всем его масштабе. Поэтому он описывает, насколько драматичен каждый момент, когда человек призван проявить свободу и кладет на чашу весов свою жизнь, историю, судьбу. Очертим контекст этих песней. Мы в земном раю, где все окутано музыкой и светом, предвкушением небесного рая. Сюжет последних пяти песен — единое величайшее событие, в рамках которого происходит встреча Данте с Беатриче и исповедь Данте.

Встречу обрамляет удивительная, сложно устроенная процессия, которая отражает представление людей Средневековья об истории спасения как о последовательности литургических действий паратеатрального характера. Вдохновленный обычаем подобных процессий, Данте изображает себя присутствующим в земном раю при своего рода священном представлении — грандиозной театрализации всеобщей истории спасения от Бытия до Апокалипсиса. Надо сказать, что и сам текст Данте породил множество подобных театрализованных представлений (так, например, известно о постановке 1583 года, воспроизводившей описанный Данте сюжет: тогда по улицам и площадям Модены прошла процессия, в которой участвовало все население города).

В этом шествии перед Данте проходят все книги Ветхого Завета, а затем появляется золотая колесница, охваченная светом и музыкой; на колеснице восседает грифон, наполовину орел, наполовину лев, олицетворяющий Иисуса («двусущность» грифона указывает на двойственную природу Христа — человека и Бога). Вокруг повозки танцуют красавицы — четыре основных и три богословских добродетели; здесь же находятся и евангелисты, и звери Апокалипсиса — словом, представлена вся символика, пронизывающая историю спасения.

На фоне этих декораций, этой грандиозной литургии (Данте многократно обращается к каноническим текстам мессы), в сердцевине истории спасения происходит встреча Данте с его возлюбленной: женщиной, чье появление на его пути позволило ему пережить опыт новой жизни — Vita nova. Это произошло не потому, что она была красива. Конечно, и поэтому тоже, но прежде всего потому, что через нее Данте, его взор, воля и разум каким-то образом встретили Самого Христа.

Из этих песней делается очевидным, что Беатриче выполняет христологическую функцию, о чем говорят многие исследования. Но будем иметь в виду, что если Беатриче — это присутствие Иисуса в жизни молодого Данте, то и каждая любовь, каждое отношение, каждое желание призывает распознать знаки, отличительные особенности присутствия Бога, Который идет навстречу человеку. Ты можешь их и не распознать — но тогда свершится смерть, Зло: ты не заметишь их, не превратишь повседневные отношения в величайшую возможность встретить судьбу, узреть таинственное исполнение жизни во времени.

И последнее вводное замечание: в песни тридцать первой «Чистилища», словно в зеркале, отражается и песнь пятая «Ада», текст содержит множество отсылок к истории Паоло и Франчески. Между исповедью Франчески перед Данте (в том числе от имени Паоло и за него) и исповедью Данте перед Беатриче проходит удивительная параллель. Тема та же: может ли любовь — закон жизни, притяжение, Самим Богом вложенное в Творение, в связь между мужчиной и женщиной, — позволить, чтобы мы заблудились? Может ли любовь спасти нас? Какие процессы при этом происходят? Что происходит с моим сердцем, с моим разумом, с моей свободой, когда Бог, закладывающий влечение в структуру всего сущего, таинственным образом притягивает меня к Себе? Здесь человек оказывается перед выбором: пойти по пути отношений Паоло с Франческой или Данте с Беатриче. Вот о чем идет речь.

Начнем с песни тридцатой, стих 13-й:

[Подобно тому как блаженные «из могильной сени восстанут» в день Страшного Суда «на призывный звук»[203] (то есть на последний призыв; в катехизисе слово «последний» относится к тому, что остается в конце: смерть, суд, ад и рай — четыре понятия, которыми оканчивается не только жизнь человечества, но и жизнь каждого человека), «в земной плоти, воскресшей для хвалений» (то есть будут воспевать хвалу гласом, облеченным в новое, воскресшее, прославленное тело), так же внезапно возникли над колесницей сотни голосов в ответ на речь старца. Это голоса «всевечной жизни вестников и слуг», то есть ангелов.]